ответ, что он не имеет никакого влияния на князя Мещерского и не видит признаков уголовной наказуемости в выражении им своих мыслей, хотя бы они казались нам неприятными.
Государь слушал меня внимательно, ни разу не прервал меня и, когда я остановился, сказал мне только: «Я не читал этих статей и нахожу, что вы придаете им большее значение, чем следует. Мало ли что пишут газеты, их влияние, и в частности „Гражданина“, вовсе не таково, как вы думаете, и на меня его и совсем нет».
Настаивать дальше на моей мысли не было никакой пользы. Обострять вопрос и давать ход моему решению проситься в отставку мне не было возможности, так как я чувствовал, что почвы у меня не было, ввиду решения государя отказаться от назначения Штюрмера, а возбуждение вопроса без доведения его до реального конца только ослабляло и без того трудное мое положение, и потому я сказал государю только, что прошу его взвесить все, что я доложил, и подумать: не лучше ли ему вверить председательство в Совете министров человеку, способному лучше объединить отдельных министров, нежели сделал это я, коль скоро мне не дана возможность составить более однородную группу начальников ведомств и устранить из своей собственной среды дух разложения и интриг. Я просил при этом государя быть уверенным в том, что я приму его решение не только совершенно спокойно, но и буду видеть в этом совершенно естественное его желание усилить правительственную власть действительным ее единством вместо того призрачного, которое едва держится.
Государь ответил мне на это: «Я знаю, насколько вы бескорыстно служите мне, мое доверие к вам полное, и я знаю, как далеки вы от каких-либо личных целей, и очень дорожу этим. Я сам скажу вам, когда мне покажется, что нужно заменить вас другим лицом, но не вижу к этому никаких оснований. Пусть эти мои слова рассеют все ваши сомнения».
Переход от неприятного вопроса к обычным делам сразу же отразился на настроении государя, он вернул свою обычную приветливость, подробно выслушал все, что я ему докладывал, останавливался с особенною охотою на вопросах бюджета, не раз повторяя мне, насколько ему отрадно, что и в этом году все военные сметы прошли гладко, и, прощаясь, со мной, раньше чем я сам спросил, могу ли я приехать к 6 декабря, чтобы лично поздравить его, сказал мне: «Если вас не очень закрутят дела в Петербурге, вы приедете, может быть, сюда в начале декабря; в дороге, да и здесь вы несколько отдохнули бы». Я поблагодарил за милостивое приглашение, и мы расстались, как бывало раньше.
В Ялте я провел весь вечер у графа Фредерикса, который просил меня рассказать подробно все, что было у меня на докладе. Я передал ему все, как произошло, и, когда я дошел до моих соображений по делу Штюрмера и до решения государя, вынесенного уже сегодня утром, старик не мог удержаться от волнения и, говоря со мною, как всегда, по-французски, сказал: «Нужно было быть сумасшедшим, чтобы предложить государю такую безумную меру. Я уверен, что государь понял, от какой опасности вы его спасли и, конечно, ценит это. Впрочем, я увижу это уже завтра, так как я решил поднять вопрос о необходимости отметить чем-нибудь особенным успех, достигнутый вами в Париже и Берлине. Я доложу государю, что здесь получен ряд сообщений из Парижа и все единогласно говорят о том, что вы оставили там после себя самое лучшее впечатление».
Я просил графа Фредерикса не возбуждать обо мне никакого вопроса, так как я убежден, что государю неприятно то, что ему пришлось отказаться от мысли о назначении Штюрмера в Москву, и мне вообще сдается, что я не надолго на моем месте, так как интрига против меня зашла слишком далеко, и государю не устоять против того напора, который давно ведется в смысле моего увольнения, и самое выгодное для меня — это вовсе не говорить ничего в мою пользу. Я просил его только не уставать говорить государю о том, что положение дел в Германии очень тревожно, что я убежден в том, что если на этот раз мы получим удовлетворение нашего протеста, завтра возникнет какой-либо новый инцидент, еще более серьезного свойства, и по-моему, мы накануне самых больших осложнений.
Не думаю, чтобы мои слова произвели большое впечатление на старика, так как он ответил мне только: «У императора Вильгельма больше нахальства, чем действительной воинственности, и я уверен, что пока Бетман-Гольвег у власти, ему удастся удержать его от всякого безумия».
Две недели, проведенные мною в Петербурге до новой поездки в Ливадию, отмечены в моей памяти только первым заседанием Совета министров, в котором я передал дословно все, что произошло по поводу назначения Штюрмера. Маклаков не проронил ни одного слова, заявив только, что он получил обратно свой всеподданнейший доклад и уведомил председателя Государственного совета, что предположенное назначение не последовало. Все министры промолчали, и только Харитонов и Кривошеин реагировали на мое сообщение, первый, сказав, что все министры должны благодарить меня за то, что я объяснил государю все отрицательные стороны намеченного шага, а второй — словами, что он ни на минуту не сомневался, что государь встанет на сторону Совета, коль скоро ему будет объяснена вся недопустимость проектированной меры.
Мне осталось только заявить Совету, что из происшедшего инцидента я делаю только один вывод, а именно, что министры должны подавать своими действиями пример законности, не предлагая государю того, что явно противозаконно, и нарушая сверх того прямую статью учреждения Совета министров, которая требует предварительного обсуждения в Совете всякого рода мер, затрагивающих интересы других ведомств.
Последние мои слова были: я не касаюсь уже лично относящейся до меня стороны дела, а именно, что министр внутренних дел послал государю такой исключительный по своим последствиям доклад в тот самый день, когда я вернулся в Россию после двухмесячного отсутствия, и предпочитаю остановиться в этом первом нашем собрании после моего возвращения из Ливадии на другом обстоятельстве, имеющем большое значение не для меня лично, а для достоинства правительственной власти. С последним мы должны считаться особенно чутко, потому что, расшатывая престиж власти, мы рубим сук, на котором сами сидим, и наносим ущерб не отдельным представителям власти, а всему укладу нашей правительственной машины. В нашей среде давно уж
