верхнем кабинете, с его привычною приветливою улыбкой, но мало расспрашивал о моей заграничной поездке, как будто мы виделись совсем недавно, спросил только, совсем ли я оправился от болезни в Риме, и сразу перешел к так называемым очередным делам, сказав мне, что он успел уже прочитать мой подробный доклад о том, что я делал в Риме, Париже и Берлине, вполне одобряет все, что я говорил и делал, и прибавил: «У нас слишком много других вопросов, чтобы останавливаться на том, что так ясно, и я могу сказать вам только то, что я уже написал на докладе», — и передал мне тут же его известную резолюцию, опубликованную теперь большевиками в их издании «Черная Книга» и которая содержит в себе прямое одобрение всего, что я сделал, с прибавлением, что государь находит, что все переговоры были ведены с полным соблюдением интересов и пользы России.
Привычной для меня благодарности или выражения удовольствия и какой-либо любознательности в отношении подробностей всего, что пришлось пережить, заявлено на этот раз не было. Меня удивило в особенности и то, что свидание с германским императором не остановило на себе особенного внимания, и мне пришлось самому просить разрешения представить некоторые разъяснения, так как доклад мой, при всей его подробности, не мог, конечно, передать всех частностей и личных впечатлений, да и многое не должно было быть даже включено в письменное изложение.
Государь слушал меня, ни разу не останавливая, и только в том месте моего рассказа, где я привел слова императора Вильгельма о том, что все было условлено с государем в мае месяце, в Потсдаме, государь заметил как бы вскользь: «Ничего подобного, конечно, не было, но я нимало не удивляюсь, так как уже не раз я встречался с тем же приемом сваливать с больной головы на здоровую». В заключение моего объяснения государь оказал только: «Ну, подождем, как исполнит германский канцлер данное вам обещание. Я думаю, что на этот раз формально они уступят нам, тем более что Сазонов донес мне, что у Свербеева вполне сложилось убеждение, что вы произвели должное впечатление».
Видя, что государь мало реагирует на мой доклад и вовсе не спрашивает меня о том впечатлении, которое оставило мне пребывание в Берлине, я сам перешел на изложение моих выводов из этой короткой остановки и мимолетного обмена мыслями с германскими государственными людьми, и сказал государю, что мое заключение о положении дел в Германии гораздо более пессимистическое, нежели я думал первоначально, и даже считал себя вправе изложить в письменном докладе, доступном, во всяком случае, нашим канцеляриям.
Я не могу, конечно, утверждать, сказал я, что Германия идет прямым и неудержимым шагом к войне с нами в самом близком будущем, но мне очевидно, что отношение к нам самое враждебное и раздраженное, и я выехал из Берлина под самым мрачным впечатлением о неминуемом приближении катастрофы.
Имперский канцлер не держит в руках всех нитей внешней политики; она ведется лично императором и всесильной теперь военной кликой, и нам нужно не только быть сугубо осторожными во всем, но, в особенности, проверять ежедневно нашу боевую организацию и устранять те недостатки в усилении ее, на которые я много раз обращал внимание и которые вызывают постоянно столь резко враждебное ко мне отношение военного министра.
Зная, что этот вопрос всегда оставляет в государе крайне неприятный осадок и даже прямое неудовольствие ко мне, я сказал государю, что я не имею вовсе в виду беспокоить его какими-либо сетованиями на генерала Сухомлинова, а докладываю только, что при моих отношениях с ним с апреле 1912 года я уже не имею возможности располагать точными сведениями о ходе исполнения наших военных заказов, так как учреждения военного ведомства просто отказывают моим представителям в сообщении им отчетов по заготовительным операциям, постоянно указывая на то, что я должен лично обращаться за этим к военному министру, а он обещает прислать их мне и постоянно забывает это делать, ставя меня просто в совершенно недопустимое положение. Я могу судить только по отрывочным сведениям, попадающим ко мне по поводу испрашиваемых отдельных кредитов, и эти сведения рисуют мне такую печальную картину невероятной волокиты и медленности, что я не могу достаточно решительно докладывать об этом просто по долгу, лежащему на мне, говорить то, что мне известно, хотя бы для того, чтобы мне не был впоследствии сделан справедливый упрек в том, что я скрыл то, что знал.
Но денежная сторона вопроса мне слишком ясна, и она громко говорит о том, что мы не умеем пользоваться отпускаемыми на оборону кредитами и просто не в состоянии заготовить то, что настоятельно необходимо для снабжения армии. Результатом этого — я крайне опасаюсь — будет то, что грянет гроза, и мы выйдем в поле настолько же готовыми к бою «до последней пуговицы», как вышли в бой французы в 1870 году.
Когда генерал Жоффр был здесь в июле, у военного министра было неизрасходованных остатков от кредитов более 200 миллионов, в настоящую же минуту, после отпущенных ему добавочных ассигнований, у него остается свыше 250 миллионов. Я сказал государю, что не хочу его вовсе огорчать какими-либо моими разногласиями с военным министром, которому я теперь уступаю во всем, чтобы не было повторения его жалоб на меня, — но не могу не предостерегать государя от той опасности, которую вижу и предотвратить которую лишен всякой возможности. Государь взял от меня ведомость об остатках от кредитов и сказал только: «Будьте совершенно спокойны, я близко слежу за ходом всего дела, и вы скоро убедитесь в том, что все эти остатки растают, и вам придется усиливать отпуск на оборону». Мне не было возможности продолжать далее мои настояния. Они как-то оборвались, потому что государь замолчал, отвернувшись в сторону моря, потом, точно очнувшись, долго и пристально смотрел мне прямо в глаза и, наконец, произнес: «Все, что вы мне сказали, я глубоко чувствую, благодарю вас за прямоту вашего изложения и никогда не упрекну вас в том, что вы скрыли от меня что-либо. На все — воля Божия». После этого государь сразу перешел к самому острому вопросу — о Штюрмере.
Видимо, он ждал моего вопроса, вынул из папки мой доклад и всеподданнейший доклад Маклакова и сказал мне: «Я исполнил ваше желание и отложил доклад министра внутренних
