правоте моих взглядов.
Остальные министры ограничились пересказом разных второстепенных подробностей текущей жизни. Кривошеин, Маклаков и Щегловитов молчали. Первый из них сказал только, что он настолько болен, что намерен просить государя о продолжительном отпуске, о чем имеет в виду переговорить со мною отдельно.
Мне пришлось обратиться к Маклакову и Щетловитову с просьбою посвятить меня в курс того, что мне стало уже известно, а именно о ликвидации конфликта с Думою и о проекте замещения должности московского городского головы назначением от правительства Штюрмера.
Рассказ Щегловитова был весьма оригинален по построению. Он начал с того, что всем министрам известно, насколько я тяготился создавшимся странным положением с Государственной думой, вследствие принятого с одобрения государя решения министров не посещать заседания Думы до принятия ее председателем мер к тому, чтобы подобные явления не могли более повторяться, и что он думает, что ему удалось оказать мне и всем нам услугу тем, что ему представилась возможность встретиться с Родзянко и убедить его при открытии новой сессии ликвидировать этот инцидент заявлением, вполне отвечающим той формуле, которая была предложена мною еще в конце мая.
По его словам, подтвержденным некоторыми из министров, заявление Родзянко было совершенно приличное, а Тимашев сказал даже, что после этого заявления он счел себя вправе быть в Думе и давать объяснения в комиссии, что и было отмечено самым сочувственным образом некоторыми членами Думы.
Я поблагодарил Щегловитова, сказав ему, что не могу не выразить моего удовольствия, что этот инцидент исчерпан, и притом без моего вмешательства, которое не имело успеха в начале лета.
Несколько дней спустя меня посетил член Думы H. П. Шубинский и передал мне, что тотчас после визита своего к Щегловитову Родзянко рассказывал ему в его кабинете в Думе, в присутствии некоторых членов Думы, что Щегловитов просил его ликвидировать майский инцидент и даже передал ему собственноручный письменный набросок того заявления, которое он просил сделать в Думе, объяснив при этом, что он в точности знает, что я буду уволен государем в самом близком времени, между прочим потому, что государю крайне неприятен весь инцидент с Думой, и что он, Щегловитов, имеет все основания знать, кто заменит меня на должности председателя Совета министров, дав при этом косвенно понять, что этот мой преемник будет именно сам Щегловитов.
По крайней мере, Родзянко, по словам Шубинского, определенно говорил, что Родзянко находил крайне желательным отнестись положительно к такой просьбе будущего председателя Совета и что он сумеет «дисконтировать», по его словам, оказанную ему услугу. Кто из перечисленных лиц говорил правду и кто из них фантазировал, — об этом трудно судить теперь, тем более что никого из них нет более в живых.
Второй вопрос — с Маклаковым — вызвал гораздо большие осложнения. Я начал с того, что спросил министра внутренних дел, насколько справедлив дошедший до меня тотчас по моем возвращении слух о том, что им заготовлен всеподданнейший доклад о назначении в Москву городским головою, по избранию правительства, Б. В. Штюрмера, которому я не могу не придать полной достоверности, так как прочитал в первом же попавшем мне в руки на границе номере «Гражданина» такие намеки по этому поводу, которые заставляют меня придавать этому слуху значение правдоподобия. А так как я не допускаю мысли о том, чтобы такая мера могла быть принята без обсуждения ее в Совете министров, то я прошу П. А. Харитонова посвятить меня в происходившие об этом суждения и решение Совета.
Харитонов ответил коротко, что он ничего не знает об этом, так как Совет министров не был вовсе привлечен к решению этого дела, и если бы он знал что-либо об этом, то, конечно, отложил бы рассмотрение такого дела до моего возвращения, как это он сделал по целому ряду таких вопросов, которые, имея существенное значение, не требовали спешного решения.
Маклаков попытался сначала вовсе уклониться от всяких объяснений, заявив, что он получил прямые указания от государя и не считал себя вправе задерживать исполнение высочайшей воли внесением дела в Совет министров, до которого оно даже и не касается.
Мне пришлось поэтому сразу открыть столкновение. Я заявил, что вижу из ответа министра внутренних дел, что дошедший до меня слух верен, и прошу поэтому категорически объяснить мне, в каком положении находится дело, дабы я мог привлечь Совет к выражению своего мнения и представить его государю. «Я вчера отправил мой доклад его величеству», — ответил Маклаков и больше не произнес ни одного слова.
Тогда я просил Совет выслушать меня, высказать откровенно мнение каждого из нас и уполномочить меня доложить государю не только мой взгляд, но и все, что будет высказано присутствующими, дабы на нас не лежало ответственности за те последствия, которые неизбежно проистекут из такого действия министра внутренних дел.
Я изложил подробно Совету, как я смотрю на это дело и какие последствия предвижу из такого незаконного и опасного решения. Оно не только не разрешит затяжного кризиса с замещением должности московского городского головы вследствие неутверждения правительством нескольких последовательно избранных кандидатов нежелательного, с точки зрения правительства, направления, хотя в числе их были и такие мало опасные и далеко не влиятельные лица, как Катуар, но, напротив того, придаст ему характер прямого конфликта Москвы с верховной властью и неизбежно примет такие размеры, что придется фактически закрыть городское общественное управление в Москве и избрать такой способ ведения городского хозяйства, для которого нет никаких законов, ни тем более практических методов осуществления.
Я указал при этом и на то, что личность избранного кандидата для такого исключительного выхода из трудного положения еще более усугубляет запутанность положения. Воспоминания о времени исполнения им обязанностей председателя Тверской губернской земской управы, также по назначению от правительства, слишком свежи еще в памяти у всех, его политическая окраска не нуждается ни в каких комментариях, и самая элементарная осторожность заставляет, во всяком случае, предвидеть, что появление Б. В. Штюрмера может сопровождаться такими эксцессами в Москве, что на нас лежит прямой долг доложить обо всем государю, а не быть слепыми исполнителями отданного им приказания, даже если бы оно было на самом деле отдано по его личному усмотрению, — в чем я буду сомневаться до тех пор, пока мне министр внутренних дел не представит неоспоримых доказательств.
