и появились уже на допросе от 4 июля.
«Вопрос: Приходилось ли в разговоре с Клингом обсуждать характеристики отдельных работников завода?
Ответ: Да, отдельные личности из работников завода разбирать нам приходилось, например, личность Апполинского Евгения Антоновича, зам. нач. планового отдела, фашиста Штадлера — германского подданного, высланного из пределов СССР, троцкиста-шпиона Хабарова, по национальности китайца, троцкиста Студнева, осужденного за контрреволюционную деятельность, прибывшей из-за границы дочери белогвардейца Лихачевой Ирины Яковлевны, иностранного подданного Штенцеля и других.
Вопрос: При каких обстоятельствах возникал разговор об этих лицах?
Ответ: Разговор о Лихачевой, Штенцеле и Хабарове возник по моей инициативе. О Штадлере я спрашивал Клинга, интересуясь о личности и причинах его выселения из пределов СССР, а о Студневе и Апполинском речь зашла как-то в процессе нашей беседы с ним с точки зрения оценки этих лиц.
Вопрос: Значит, вы информировали Клинга о контрреволюционно настроенных лицах, работающих на заводе „Комсомолец“?
Ответ: Не отрицаю, что я, Головачев, будучи осведомленным в той или иной мере о политической физиономии троцкиста-шпиона Хабарова, белогвардейке Лихачевой, Штенцеле и др., информировал Клинга о своих встречах и своих впечатлениях об этих лицах. Информировал Клинга для того, чтобы посоветоваться с ним, как следовало бы мне держать себя в отношении этих лиц.
Вопрос: Не является ли фактом то обстоятельство, что вы завербованы Клингом для проведения шпионской работы?»
Стоп! А из чего это вытекает? В своих показаниях Головачев говорит, что инициатором разговоров на скользкие темы являлся он сам: «Разговор о Лихачевой, Штенцеле и Хабарове возник по моей инициативе… О Штадлере я спрашивал Клинга, интересуясь о личности и причинах его выселения из пределов СССР… Информировал Клинга для того, чтобы посоветоваться с ним…» По описанию Головачева даже получается, что он несколько злоупотреблял расположением к себе Клинга, одолевая его вопросами о политической физиономии их общих знакомых. Каким боком это подводит следствие к выводу о попытке Клинга завербовать Головачева для шпионской работы?
Но, несмотря на полное отсутствие логики, Головачев устами чуждой языковой личности соглашается с выводами следствия:
«Ответ: Судя о всей сумме моих взаимоотношений с Клингом и о характере поведения, я пришел к убеждению, что Клинг является шпионом либо германской, либо какой-нибудь другой контрразведки.
Признаю, что Клинг через меня получал по некоторым лицам информацию, которую он мог использовать для любых целей и в том числе шпионских, т. к. объектом этих наших разговоров бывали люди с определенным политическим прошлым.
А если так, что Клинг является шпионом, значит, и я являюсь шпионом.
Считаю, что я Клингом достаточно был подготовлен для информации его о тех лицах, с которыми мне приходилось сталкиваться» [5:36об — 37об].
Сопоставим два протокола. 30 июня Головачев в эмоциональных выражениях говорит о безраздельном доверии Клингу, а уже 4 июля заявляет: «Судя о всей сумме моих взаимоотношений с Клингом и о характере поведения, я пришел к убеждению, что Клинг является шпионом…» Симптоматично, что «вся сумма взаимоотношений» с Клингом сложилась у Виталия во время пребывания под следствием, когда Клинга рядом уже не было, но зато было много других интересных собеседников — следователей, тюремщиков, сокамерников. И никаких доказательств виновности Клинга за это время в деле не появилось.
С моральной точки зрения ставить свою подпись под такими показаниями было неизмеримой жертвой. Но доказательственного значения показания Головачева не имеют. Помимо явных противоречий они практически не содержат никаких фактов, которые можно было бы использовать в качестве доказательств шпионской деятельности. Ни на одном допросе Виталий не говорит, где, когда и какие конкретно секретные сведения Клинг собрал (или намеревался собрать), кому их передал (или намеревался передать), на кого он вообще работал и т. д. Все компрометирующие показания на Клинга либо высказаны Виталием в форме предположений, либо неконкретны. Так, на допросе от 6 июля Головачев заявляет, что Клинг интересовался планом противовоздушной обороны завода, но не уточняет, где интересовался, у кого и в каком контексте [5:39].
Перечитывая протоколы допросов Головачева и Клинга, мы не можем отделаться от ощущения, что у этой многоплановой картины есть еще один, густо заштукатуренный слой. Неслучайным кажется, что во время следствия они придерживаются одинаковой тактики: подписывают признания с размытыми формулировками, а затем от них отказываются. Если их действия действительно были согласованы, то в таком случае им стоит не только посочувствовать, но и поаплодировать: дело развалилось. И если бы оно попало тогда в «хорошие руки», судьба наших героев сложилась бы иначе.
10-го сентября Клинг подписывает протокол об окончании предварительного следствия с отрицанием своей вины. 12-го сентября егорьевские чекисты составляют обвинительное заключение, где указывают, что Клинг вину не признает. 21 сентября от своих показаний отказывается Головачев. А 17-го октября появляется постановление о продлении срока следствия за подписью начальника 3-го отдела УГБ УНКВД МО (контрразведка).
Понять это можно только так, что чекистское начальство забраковало работу Егорьевского райотдела по делу Клинга. Однако к его пересмотру это не привело. Все материалы были переданы на «доработку» более квалифицированным специалистам из 3-го отдела. И вскоре из-под пера контрразведчиков выходит новое обвинительное заключение, доработанное с учетом всех ошибок и подкрепленное новым «признанием» Клинга, от которого ему уже не удалось официально отказаться. Никаких новых материалов в деле не появляется. Только новое «признание» и новое обвинительное заключение.
_____
Такова история знакомства Клинга с Головачевым. Чтобы узнать, как складывались взаимоотношения Эмиля Карловича с опальным директором, мы с вами возвращаемся в март 1935-го, когда Клинг, исполненный надежд, приближается к границе СССР. Едет он поездом из Праги в составе группы немецких политэмигрантов. Все они предварительно проинструктированы чешскими товарищами из МОПРа (Международной организации помощи борцам революции), снабжены временными документами и специальным паролем, который надо сообщить пограничникам. Однако на границе в Негорелом (БССР) происходит непонятная заминка: на запрос пограничников от сотрудников МОПРа поступает ответ, что пересекающие границу лица им неизвестны. И тут в очередной раз проявляется способность Клинга проходить сквозь стены: он дает телеграмму в Германскую секцию Коминтерна в Москве, откуда незамедлительно поступает положительный ответ.
На следствии Клингу вменялось в вину нелегальное пересечение границы СССР. Но это опровергается не только показаниями Клинга, но и материалами, которые сами же чекисты и собрали. К делу приобщена справка, выданная Управлением пограничной и внутренней охраны НКВД БССР, из которой видно, что Клинг в страну въехал действительно не сразу, но с разрешения ГУПВО [6:27 и об, 57–58].
Приехав в Москву, Клинг вскоре начал испытывать некоторые финансовые затруднения.
