очнулся Виктор от того, что кто-то толкал его в здоровую руку.
До этого момента он пребывал в полузабытьи. Не то дремал, не то терял сознание из-за потери крови.
– Фамилия? Звание? Из какого подразделения? – услышал он.
– Красноармеец Волков из пульроты, – тихо и сдавленно произнес он и тут же негромко вскрикнул от боли.
Санитар быстрыми и резкими движениями поворачивал тело бойца к себе так, чтобы осмотреть его раны. Затем он начал резать попеременно ножом и ножницами рукав ватной куртки. Вспорол окровавленную гимнастерку на плече Виктора. Разорвал нательную рубаху и крикнул кому-то, кто был недалеко от него:
– Пинцет давай и спирт!
Потом обратился к раненому:
– Потерпи. Жить, кажется, будешь. У тебя осколок над лопаткой под кожей. Еще один чуть ниже. Возле локтя, похоже, по касательной прошло. Я сейчас их достану. Раны обработаю и перевяжу. Так что потерпеть придется. Я не нянька. Возиться не буду. У меня вас тут уже под тридцать душ. Подводы жду, чтобы тяжелых в тыл отправить.
Виктор промолчал в ответ. Выбирать ему было не из чего. Все спасение было сейчас в руках грубого, но умелого санитара, который, похоже, знал свое дело. Да и других рядом не имелось.
– И ногу глянь, – прохрипел боец, как раз в этот момент почувствовав резкую боль в колене.
Пока товарищи помогали ему добраться до санитарного пункта, почти всю дорогу неся на себе, долго и с остановками, то пережидая обстрелы, то пропуская кого-нибудь мимо, кто спешил к очагу боя, нога у Виктора, не разгибавшаяся до того, согнутая в колене, наконец распрямилась. Первоначальный шок, выразившийся в почти полном отсутствии какого-либо ощущения боли, теперь закончился. Рана в колене заныла и давала о себе знать. К тому же ватные брюки на поврежденной ноге начали пропитываться кровью, о чем говорило кровавое пятно.
Санитар ловкими движениями рук при помощи ножа вспорол ткань, сделал разрез на одежде достаточным, чтобы не только осмотреть рану, но и обработать ее.
– Ничего особенного не вижу, – прокомментировал он. – Но кожа вздулась. Значит, под ней скопление крови. И порез довольно глубокий. Я сейчас перевяжу и запишу тебя на отправку. Пусть доктор посмотрит. Только тебя одним из последних отправлять буду. Сначала тяжелые поедут.
Виктор закивал в знак согласия. Возражать против эвакуации первыми тех, у кого серьезные раны, было не принято в солдатской среде. Те, у кого имелись ранения, называемые легкими, либо оставались в строю и долечивались прямо в расположении своей воинской части, либо отправлялись в ближний тыл сами, пешком, если могли, в сопровождении санитаров, или ждали транспорта, чем являлись телеги или машины, что приходили за ними в самую последнюю очередь.
Не дав Виктору опомниться, санитар зацепил осколок пинцетом, поддел его ножом, который держал в другой руке, и резко извлек из раны.
Боец невольно вскрикнул.
– Я же сказал, что я не нянька! – прохрипел в ответ тот и, стиснув зубами лезвие ножа, стал грубо и спешно накладывать повязку.
Ждать своего транспорта солдату пришлось до самого утра. Машины и подводы никак не могли подойти к передовой из-за боевой активности противника в тот день. То и дело прилетали с его стороны мины и снаряды. Пять раз пришлось отбивать атаки пехоты, давя ее на подступах к своим траншеям. Потом всю ночь бойцы несли на руках или тащили волоком к санитарам своих раненых товарищей. Получив первую медицинскую помощь в виде осмотра и перевязки, тех транспортировали примерно за пару километров от передовой, туда, где обстановка была немного спокойнее, люди передвигались в полный рост, имелись укрытия в земле, стояли замаскированные под деревьями палатки и навесы. Туда и стали подходить машины для эвакуации тех раненых, что не могли самостоятельно передвигаться.
Виктору помогли подняться в кузов полуторки, где он занял место возле заднего борта рядом с такими же ранеными солдатами в окровавленных бинтах, каким сейчас был сам. В жуткой тряске по ухабам, с постоянными подъемами и спусками, раскачиваниями машин во время движения, их доставили дальше в тыл, куда путь занял не менее трех часов. Пока ехали и тряслись в побитом кузове потрепанной фронтовой грузовой машины, чего только не услышал он от тех, кто сидел с ним рядом и терпеливо страдал: и стоны, и выкрики, и ворчание. Кто-то постоянно кого-то ругал, кто-то матерился, кто-то просил воды, кто-то – закурить.
Ему и самому пришлось немало выдержать за время пути. Боль не притуплялась. А тряска и раскачивание машины никак не давали удобно расположиться. Поврежденное колено не удавалось ни согнуть, ни разогнуть, в кузове грузовика не было места для этого, так как он был забит людьми до отказа. А в наполовину согнутом положении колено ныло и горело изнутри. Прижатая к телу перевязкой рука затекла, а спиной он постоянно ударялся о плечо сидевшего сзади бойца, который от каждого такого прикосновения сам стонал, испытывая не лучшие ощущения, как и все остальные в кузове прыгающей на фронтовой дороге машины.
Уже днем, когда до него дошла очередь, его раны осмотрели еще раз, в результате чего на эвакуацию в госпиталь полковой доктор разрешения не дал, сказав кому-то из своих санитаров, что осколок мины уже был изъят, а потому раненый нуждается только в смене повязки. Виктор был готов к этому. Лишь бы лечили, не бросили на произвол судьбы, не оставили умирать.
Прибывший к нему санитар, окутанный облаком густого махорочного дыма от самокрутки, которую, казалось, он никогда не выпускал изо рта, оголил правую сторону спины Виктора, с силой стянув вниз ватник, гимнастерку и нательную рубаху. Плеснув спирта и растерев его круговыми движениями возле раны, он произнес только одно слово: «Терпи!»
Боец напрягся. Ощущать жуткую боль от сорванной полевым санитаром повязки было нелегко. Рану забинтовали, а потом указали на один из блиндажей, вход в который закрывала грязная и местами порванная солдатская плащ-палатка. Виктор, опираясь на поданную ему палку, запрыгал в ее сторону почти что на одной левой ноге. Вторая, правая, еще не давала ему покоя. Колено продолжало гореть, но на его жалобу врач не отреагировал, заключив после осмотра, что нет ничего страшного, просто сильный ушиб, ссадина и гематома. Все должно, с его слов, пройти само собой. Правда, повязку все же наложили.
В блиндаже не менее двух десятков метров царил мрак. По его сторонам имелись деревянные двухъярусные нары, заполненные лежащими на них прямо в обмундировании ранеными солдатами. В глубине виднелся грубо сколоченный стол, на котором еле заметно горел огонек светильника-коптилки, изготовленного из снарядной гильзы. Под низким
