Да и вчерашнее возлияние давало о себе знать опухшими глазами, в которых тем не менее брызгали искорки задора. Некоторое время Варнаховский не без интереса рассматривал обстановку в кабинете; задержав ненадолго взгляд на часах, висевших на стене, перевел взгляд на зарешеченное окно, и, судя по тому, как дернулся его подбородок, помещение ему не понравилось.
– Спасибо… Сносно. Бывало и похуже. И компания подобралась соответствующая: четыре босяка, трое громил, шесть беспашпортных и еще, надо полагать, двое смертоубивцев. Весьма разношерстная публика! Прежде мне не приходилось пребывать в столь достойном обществе, так что время мы коротали в приятном общении. Я даже не заметил, как пролетела ночь.
– Ах, вот как… Вижу, вы не очень-то опечалены. Похвально! Держитесь молодцом. Не каждый на вашем месте был бы столь оптимистичен. Я вам предо-ставлю возможность встречаться с этими милыми людьми лет десять кряду где-нибудь на зерентуйской каторге.
Возмущению Варнаховского не было предела.
– Не думал, что купание в холодной воде какого-то молодого нахала, посмевшего оскорбить поручика лейб-гвардии Его императорского величества, будет расценено Фемидой как десять лет каторги!
– А кто вам сказал, что речь идет о том несчастном господине, которого вы сбросили в Неву? У вас за душой куда более серьезные вещи.
– И какие же?
– Вы обвиняетесь в святотатстве!
Леонид едко усмехнулся:
– Уж не хотите ли вы сказать, что тот толстощекий господин – переодетый архимандрит?
– Не хочу… Сказать я хочу нечто другое. – Филимонов хотел рассмотреть в лице гусара хотя бы нечто похожее на замешательство или испуг, но его встретил самодовольный взгляд. – Вы обвиняетесь в том, что украли из покоев великой княгини Александры Иосифовны икону Божьей Матери.
В какой-то момент лицо Варнаховского побледнело, напоминая кусок льда, но уже в следующее мгновение блеснувший в глубине зрачков яростный огонек растопил пришедшую стужу.
– С чего вы это взяли?
– Куда подевалась икона, нам пока неизвестно, но вот камни из оклада вы заложили ростовщику Мойше Гительману. – Положив бумагу на стол, Филимонов продолжил: – Взгляните на перечень тех драгоценностей, что вы ему заложили. А вот и квитанции, что вы изволили оставить… А еще восемь сапфиров и один крупный рубин мы нашли в комнате, где вы проживали. Именно эти камни были в окладе украденной иконы. Что вы на это скажете, господин поручик?
– Подбросили! У меня много недоброжелателей.
– Разумеется, как же иначе…
– Послушайте, господин статский советник, вы меня с кем-то спутали. Я не имею к этому воровству никакого отношения.
– Да, конечно… Нечто подобное я и ожидал услышать. Дежурный! – обратился Филимонов к полицейскому, стоявшему в дверях.
– Слушаю, ваше превосходительство!
– Вот что, голубчик, приведи свидетеля.
– Слушаюсь, ваше превосходительство!
Через несколько минут он вернулся, широко распахнув дверь перед сгорбленным стариком, близоруко посматривающим по сторонам. Его лицо было покрыто мелкими морщинами, а старческая кожа, подсвеченная прямыми лучами падающего света, выглядела пергаментом. Лицо, лишенное всякой растительности, блестело, как начищенный самовар. Заприметив у окна господина со строгим лицом и в темном сюртуке, он уважительно поклонился от самых дверей и произнес:
– Здрасте, господин полицейский.
– Вам знаком этот человек? – показал Филимонов на Варнаховского, сидевшего напротив.
– А то как же! – радостно воскликнул Мойша Гительман, как если бы повстречал старинного приятеля. – Как поживаете, господин поручик?
– Разве мы с вами знакомы?
– Но ведь…
– Я вас впервые вижу, любезнейший, – холодно проговорил Леонид. – Вы меня с кем-то спутали.
Ростовщик отрицательно покачал головой:
– Как же я вас мог с кем-то спутать? – Его лицо выглядело обиженным, какое бывает разве что у малолетних детей, лишившихся любимой игрушки. – Вы назвались поручиком Варнаховским и показали мне свой пашпорт. Принесли четыре алмаза по двадцать карат каждый. Разве я могу позабыть такого уважаемого клиента? Даже если бы вы были на противоположной стороне улицы, так я все равно подошел бы к вам и поклонился в пояс, как своему благодетелю. А были еще и рубины с сапфирами. Мне никогда прежде не приходилось видеть таких камней. Они прозрачны, как слеза младенца, а один сапфир…
– Уведите этого болвана, – проскрипел зубами Варнаховский. – Я вам все расскажу.
– Вот и прекрасно, – с готовностью кивнул начальник сыскной полиции. – Вы, милейший, можете идти, – сказал он Мойше, потом обратился к дежурному: – А ты приведи писаря.
Дежурный вышел за дверь. Мойша Гительман остался.
– Господин полицейский, вы же знаете, как я отношусь к власти. Всегда с большим почтением! Как только вы сказали прийти, так я бросил все свои дела, оставил лавку на свою ненаглядную супругу и тотчас явился к вам.
– Да, мы вас известим, если вы понадобитесь, – пообещал начальник сыскной полиции.
– До свидания, господин полицейский, – спрятал Мойша Гительман за натянутой улыбкой кисловатое выражение.
В кабинет вошел писарь: сухонький человек в старом сером сюртуке со штанами в тонкую белую полоску. На тощей шее повязан зеленый платок в белый горошек. Ладони широкие, с короткими пальцами, перепачканные черными чернилами. Под мышкой он держал кипу бумаг. На сухом обветренном лице застыла заискивающая улыбка. Выглядел он нелепо и, видно, чувствовал себя крайне неловко в присутствии высокого начальства.
– Пожалте вот сюда, – указал Филимонов на небольшой свободный стол, стоявший в самом углу кабинета.
Сложив бумаги в аккуратную стопку, писарь макнул перо в чернильницу и в ожидании посмотрел на начальника полиции.
– Итак, первый вопрос, – обратился Филимонов к Варнаховскому, – вы украли икону из будуара великой княгини Александры Иосифовны?
– Я, – кивнул поручик.
– Расскажите, как это произошло?
– Когда великой княгини не было в комнате, я прошел в ее будуар и взял икону.
– Где она стояла?
– На столе.
– Продолжайте.
– Знал, что она весьма ценная.
– Значит, камни с оклада вы отдали ростовщику Гительману?
– Именно так. Он потребовал у меня документы, и мне пришлось предъявить ему свой пашпорт.
– А где же икона?
– Я отдал ее священнику Троицкой церкви.
– Ладно, разберемся. Только ведь маленькое несоответствие, вы не могли взять икону на столе, потому что ее там просто не было, она стояла на полке камина. А теперь давайте еще раз, кто взял икону? – Варнаховский отвернулся. – С кем вы были? Своим молчанием вы только усугубляете собственную вину. Мы все равно докопаемся до истины.
– Хорошо, я вам скажу все. Икону взял великий князь Николай и передал ее мне, чтобы я выломал из оклада драгоценные камни.
– Что вы сказали? – невольно переспросил Филимонов.
– Великому князю понадобились деньги, вот он и взял ее у своей матери.
Рука писаря, сжимавшая перо, застыла над листком бумаги. Он со страхом посмотрел на Владимира Гавриловича, но, натолкнувшись на его строгий взгляд, тотчас принялся записывать сказанное, поставив в самом центре листа крупную кляксу.
– Та-ак, – протянул Владимир Гаврилович. – Значит, вы заложили камни по его просьбе?
– Да.
– Сколько же денег вы выручили за драгоценные камни?
– Полмиллиона рублей.
– Куда вы их дели?
– Я их передал великому князю Николаю Константиновичу, – равнодушно поведал Варнаховский.
Начальника сыска невольно бросило в жар.
– Интересные дела творятся в империи, – протянул Филимонов, откинувшись на спинку стула, жалобно пискнувшую. Зачем-то он взял коробок спичек, повертел его в руках и аккуратно положил на толстую книгу. – Значит, по вашим словам, вы всего лишь послушный исполнитель воли великого князя?
Пожав плечами, Варнаховский ответил:
– Получается, что так. Интересно, что бы вы сами делали на моем месте? Неужели отказали бы члену августейшей фамилии?
– Для чего ему нужны такие деньги?
– Не могу знать, – развел руками поручик. Хмыкнув, добавил: – Это вам лучше бы у него самого спросить.
Владимир Гаврилович нахмурился:
– А вы зря усмехаетесь… И спросим! Ну что ж, с вами все ясно. Ваша участь незавидная, – покачал головой начальник сыскной полиции. – Арест, суд чести, а потом каторга. Конвой! – громко крикнул Филимонов, и когда в комнату вошли трое полицейских, скомандовал: – Под арест господина поручика!
Тот, что был ближе к Варнаховскому, шагнул вперед, чтобы взять арестованного под локоток. Но Леонид неожиданно резко поднялся, двинув тяжелый стул, и прошипел через крепко стиснутые зубы:
– Шалишь! Уж как-нибудь сам.
Заложив руки за спину, поручик под присмотром конвоя вышел из кабинета.
Глава 13
Дурная шутка
