Мрачная и монотонная музыка, что-то как будто в фа-миноре, донеслась до его ушей. Мотив резко восходил от доминанты к тонике, и потом ниспадал обратно медленнее, уже без хроматики. Из этой темы, подумал Лунин, можно было сделать даже и полноценную фугу. Но это был военный марш.
Он вышел ближе к улице и остановился на тротуаре. Народу там было немного, всего несколько праздных зевак рядом с ним, и еще небольшие группы людей чуть подальше. Но зато посередине улицы шли колонны за колоннами, как будто весь город был призван на этот военный парад. Лунин наблюдал за ними, но никакого желания вливаться в эти ряды у него, конечно, не было.
Через несколько минут он с удивлением увидел Муратова, шедшего рядом с каким-то батальоном (судя по нашивкам, повышенной секретности) с самым отрешенным видом. Лунин окликнул его.
— А, Мишель, доброе утро! — сказал ему Муратов, выйдя из своей глубокой задумчивости. — Ты-то что тут делаешь?
— Наверное, то же, что и ты, — ответил Лунин.
— Да, можно было не спрашивать, — сказал Артур. — Слушай, а зачем нам брести в этой колонне? И тем более стоять на холоде. Пойдем, тут рядом есть неплохое кафе, окна как раз выходят на эту улицу. Посидим, немного развеемся, отдохнем от этой атмосферы.
Улучив момент, когда между двумя колоннами образовался небольшой просвет, они проскользнули на другую сторону. Какой-то военачальник невысокого пошиба проводил их мутным взглядом. Колонны продолжали идти, перемежаемые военной техникой.
— Откуда Эрнест натащил все это барахло? — спросил Лунин, когда они сели за столик у окна. Парад отсюда был виден отлично.
— Ты о танках? — переспросил Муратов. — Ну наверное, от России что-то осталось. В городе были большие склады. Ей это уже не нужно, и я так думаю, никогда не понадобится. Все это было бесхозным.
— Все-таки меня по-прежнему удивляет, что там на все наши события нет никакой реакции, — сказал Лунин.
— Я удивился бы, если бы кто-то пошевелился, — хмыкнул Муратов. — России уже давно ни до чего, ты же знаешь.
— Не сказал бы, — ответил Лунин. — Я никогда по-настоящему не верил, что она окончательно впадет в мертвую спячку, как сейчас. Как-то все это не соотносится с русской историей.
— Я так понимаю, что она уже закончена, — откликнулся на это Муратов. — Должна же ведь когда-нибудь?..
— Это-то понятно. Непонятно, почему именно сейчас. Как раз на нашем поколении.
— Хм, а ты что, хотел бы, чтобы Россия очнулась и вмешалась во все это, добавив тут неразберихи? Лучше уж мы сами, как-нибудь без нее.
— Ты сторонник этого отделения? Честно говоря, я и в отделение-то не очень верю. Слишком театрально все выглядит.
— Ну Эрнест всегда так делал, правда ведь? У него просто не было раньше возможности развернуться. Внешний эффект для него — это все.
Как бы в подтверждение его слов на трибуне на противоположной стороне улицы, до этого пустовавшей, началось какое-то движение. Места перед трибуной было немного, поэтому толпа сжалась очень плотно, почти потеряв свой военный порядок. Но трибуна стояла на возвышении, поэтому видно все было хорошо.
Какие-то генералы, столпившиеся там, расступились и пропустили вперед Эрнеста. Карамышев был бледен и сосредоточен. Он говорил в микрофон, поэтому обрывки его фраз, гулко разносившиеся по улице, долетали и сюда в кафе.
— Друзья! Соратники! — начал он. — Мы собрались здесь по печальному поводу. Я хотел бы предложить начать не с речей. Довольно их было говорено. Предлагаю почтить память нашего товарища, вырванного из наших рядов, скорбной минутой молчания.
Он склонил голову и застыл в такой позе. Стоявшая перед трибуной публика подобралась, вытянулась и тоже замерла. Лунин почувствовал сильное желание встать и присоединиться к общему порыву, но удержался — в интимной обстановке кафе это было бы глупо.
— Да, Славик был хорошим человеком, — сказал Муратов, нарушая тишину. Видимо, ему тоже не очень хотелось следовать массовым ритуалам. — Не чета всем этим солдафонам. Хотя и участвовал в общей игре.
— Как он попал туда, на самый верх? — спросил Лунин. — Для меня это было очень неожиданно.
— Чем-то понравился Эрнесту, — ответил Муратов. — Других способов нет. Но если это условие выполнено, могут быть самые фантастические взлеты.
— Я обедал вчера с Карамышевым, — сказал Лунин. — О Славике он отзывался очень хорошо.
Минута молчания уже закончилась, и началась обычная шумная речь Эрнеста. Ничего неординарного он не говорил, фразы были самые обычные: «смерть вырвала из наших рядов», «мы должны ответить сплочением рядов» — но толпа слушала, как завороженная. Это было видно даже по их затылкам.
— Эрнест их гипнотизирует, — сказал Муратов. — Я давно это замечал. Счастье тому, кто обладает светлым умом, как ты или я, и не поддается этому гипнозу.
— Я поддаюсь, — проворчал Лунин. — Хотя и не в полной мере. Не так, как эта толпа.
— Тут главное — пропускать это мимо, не впускать в глубину сознания, — оживившись, откликнулся Муратов. — На меня тоже действует. С другой стороны, ведь он прав в данном случае, разве нет? Славик Шмелев заслуживает, чтобы его так проводили.
— Если ты не знаешь, это только повод, чтобы устроить тут разгром левого крыла, — сказал Лунин с горечью.
— Даже если так, какая теперь разница? — сказал Артур. — Политические игры все равно не остановить. До выборов осталось совсем немного, накал страстей будет нарастать. После выборов, как все говорят, должно угомониться.
Эрнест за окном отчаянно жестикулировал, речь его, кажется, подходила к кульминации.
— Сейчас перед нами, — кричал он, — пронесут тело нашего товарища. Я призываю всех отдать ему прощальные почести!
Лунин с Муратовым не выдержали и, глянув друг на друга, все-таки встали. Толпа в середине улицы расступилась, образовав узкий коридор и только каким-то чудом не совершив при этом немыслимой давки. Лунин как мог, вытянул голову, чтобы не пропустить ничего из увиденного.
Духовой оркестр грянул несуразную какофонию, хорошо оттенявшую мрачную абсурдность происходящего. Под эти дикие созвучия, заставившие Лунина поморщиться, мимо них пронесли гроб, черный с золотом. Со всех сторон на него бросали букеты цветов. Толпа скандировала что-то неразборчивое.
Лунин почувствовал, что глаза его слегка увлажнились. Чтобы успокоиться, он сел и налил себе еще кофе. Муратов уселся тоже.
— Ты знаешь, — сказал он. — Никто из моих знакомых так и не видел тело. А теперь его хоронят в закрытом гробу. Почему, интересно?
— Тело уже кремировано, — ответил Лунин. — Эрнест вчера об этом обмолвился.
— Все это немного странно, — сказал Муратов. — Какая-то непонятная поспешность во всем.
— Ты же помнишь, я хотел расследовать это дело. Но мне сказали, чтобы я не ввязывался. Когда дело доходит до политики, нормальное течение жизни в этом городе прекращается, это я уже понял.
— Интересно, куда его понесли? — спросил Муратов. — Где похоронят?
— Наверняка Эрнест уже приготовил какой-то пантеон. Ему надо воздвигать новую мифологию, как же без этого. Жертвы за свободу и так далее.
— А как у тебя с главным расследованием идет дело? — поинтересовался Муратов. — Чечетов сказал недавно, у него есть ощущение, что ты уже скоро все раскроешь.
— Да? — с сомнением переспросил Лунин. — Что ж, ему виднее, наверное. У меня никакого продвижения нет. Все застряло намертво.
— Что, совсем никакой новой информации?
— Есть, но такая, что лучше бы ее не было, — ответил Лунин. — Убийца еще раз навестил меня дома.
— Опять разрисовывал ковры? Или вы встретились лицом к лицу?
— Хорошо бы, — пожаловался Лунин. — Надоел он уже своими загадками. Нет, он оставил записку. На столе под бутылкой. Больше ничего не тронуто, насколько я смог понять.
— Продолжение поэтического цикла? — спросил Муратов. — Или теперь что-то в прозе?
— Да, стихи, опять оттуда же. Я уж просто устал ломать над этим голову. Сегодня сам оставил ему записку. Чем я хуже, в конце концов?
— Ты все-таки поосторожнее с ним. Кто знает, что ему дальше взбредет в голову.
— Если бы он хотел, давно бы меня грохнул, — сказал Лунин. — Дело ведь одной секунды. Если он не стреляет из-за угла, значит игра заключается в чем-то другом.
Эрнест уже давно спустился с трибуны, остатки колонн неторопливо шествовали мимо. Улица постепенно пустела, на асфальте остались клочки каких-то знамен, раздавленные хризантемы и поломанные гвоздики.
— Ну вот все и закончилось, — сказал Лунин. — Мне пора. Сейчас начнется банкет, нечто вроде политических поминок. Карамышев хотел, чтобы я там присутствовал. Ты пойдешь?
— Нет, у меня дела, — ответил Муратов. — А где это будет?
— Что-то я забыл спросить, — сказал Лунин, сообразив это только сейчас. — Но наверное, во дворце, где же еще?
