с ним уже почти два года. Собственно, я и в Арктику поехала из-за него. – Я тоже откашлялась. – А можно я попробую поджарить следующий аппам?
– Валяй. – Он протянул мне ложку.
Я вылила тесто на сковородку, но распределить по ней тесто, наклоняя ее, у меня вышло плохо.
– И какой-то нехрустящий, – заметила я через минуту.
Джобин пожал плечами.
– На вкус то же самое. Попробуй еще раз.
– Ну ладно. Первый блин всегда комом.
Я повторила попытку.
– Мои родители говорят, ты жизни тут совсем не помнишь?
Наверное, стоит ему рассказать. Он же, в конце концов, психотерапевт.
– На самом деле, с тех пор как я приехала в Индию, несколько воспоминаний ко мне вернулось.
– Ух ты, правда? А каких?
– Как я уронила кулфи. А ты мне отдал свое.
– Ты вспомнила меня? Я прямо польщен. – Он с притворной застенчивостью захлопал ресницами.
– Ха! Не просто тебя. Еще я помню, как сижу на кухонной стойке и ем гхи. И еще баттер чикен. Такое ощущение, что будто воспоминания всегда завязаны на то, что я ем. Очень по-дурацки звучит?
– Воспоминания о еде – дело совершенно обычное, потому что они же запечатлеваются всеми пятью чувствами. Гиппокамп, та часть мозга, которая отвечает за память, очень сильно связана с пищеварительной системой. Ну и, наверное, что ты вернулась в знакомое окружение, тоже свою роль играет.
– Так ты мне веришь?
– А почему бы вдруг нет?
– Не знаю, просто все это звучит немножко… странновато.
– Ты когда-нибудь с кем-нибудь обсуждала, отчего подавляешь воспоминания о детстве?
Я кивнула.
– Психотерапевт говорит, это травма, связанная с переездом в другую страну и потерей мамы.
– Я помню тебя на похоронах. Ты ни слова не проронила и даже не посмотрела на меня.
– Боже, правда? Прости, мне ужасно стыдно. У меня самой-то ни тени воспоминаний – совершенно не помню мамины похороны. Ты там был в тот день? Когда это случилось?
Он покачал головой.
– Мы переехали примерно за год до гибели твоей мамы. Прости, что меня тогда с тобой не было.
– Эй, ты чего, даже в голову не бери. Сколько тебе тогда было, одиннадцать?
– Двенадцать.
Он сочувственно смотрел на меня. Я сама себе удивлялась, что говорю с ним о таких личных вещах. Но с Джобином откровенность давалась на диво легко. И мы ведь дружили в детстве. Хотя я и не помнила нашей истории, но все равно чувствовала, как прошлое словно бы растворяет пространство меж нами.
– Ох, черт, что-то горит? – сказал он.
Мы посмотрели на дымящуюся сковородку на плите. Джобин вывалил обугленный аппам на тарелку, а кухарка произнесла несколько резких коротких слов. Он засмеялся.
– Она хочет, чтобы мы валили отсюда и дали ей закончить. Пойдем-ка и правда подобру-поздорову.
Через десять минут мы все сидели за обеденным столом. Перед нами стояла тарелка со стопкой аппамов, миска с тушеной курицей и салат из помидоров, сырого манго и лука. В желтоватой от турмерика подливке проблескивали зеленые листочки карри. Джобин ложкой положил немного себе на аппам, взял прямо в руку и начал есть. Я последовала его примеру. Аппам был хрустящим по краям и воздушным посередине, рагу – свежим и островатым. После всех щедро сдобренных гхи карри и кебабов, которые я ела за последнее время, это было приятное разнообразие.
– Знаете, Майя начинает вспоминать кое-что об Индии, – сказал родителям Джобин.
– Как замечательно-то! – воскликнула Тереса.
– А меня помнишь? – спросил Саджи.
Я не могла посмотреть ему в глаза.
– Нет.
– И воспоминания, судя по всему, завязаны на еду, – сообщил Джобин всем присутствующим.
– Кулфи. И гхи, – уточнила я.
– Все сплошь молочные продукты. Потом, наверное, вернутся воспоминания о мясе, – заметил Саджи.
– Или о чем-нибудь южноиндийском, – сказала Тереса. – У твоей мамы был чудесный рецепт расама.
– Ладно, ладно, не будем опережать события, – перебил папа.
– Ты хочешь, чтобы она так и оставалась в неведении? – прошептала Ума во внезапно воцарившейся за столом тишине.
Я посмотрела на папу, но он буравил взглядом свою тарелку. Саджи с Тересой тоже старательно не встречались со мной глазами. Джобин недоумевающе переводил взгляд с одного на другого. Я откусила еще кусочек стынущей курятины.
Я сижу за этим же столом в гораздо меньшей комнате. Более юные версии Саджи, Тересы, Джобина и папы тоже все здесь. Папа ест чисто механически, вид у него несчастный. А у женщины сбоку от него и того несчастней. Я наблюдаю, как она медленно возит ложкой по тарелке с нетронутой едой.
– Мам, – говорю я.
Она не отвечает.
– МАМ, МАМ, – повторяю я.
Папа отрывает взор от тарелки.
– Майя, хватит.
Я выдохнула – и только сейчас поняла, что задерживала дыхание. В груди у меня саднило – отзвуком боли, что испытывала маленькая я из-за того, что на меня не обращали внимания. Слово «несчастная» даже и близко не описывает того, как выглядела моя мама. Что же ее так огорчило? Может, я перед ужином плохо себя вела, отказывалась делать домашку или мыть руки? Или – вот хорошо бы – я была совершенно ни в чем не виновата. Может, они с папой поругались. Или у нее умер кто-то близкий. Узнать было неоткуда, а спрашивать сейчас – не время. Кроме того, они ведь запросто могут и не знать.
Вокруг меня снова текла нормальная беседа. Ума с папой, видимо, благоразумно помирившись, рассказывали Саджи с Тересой, как движется подготовка к свадьбе. Мне следовало бы за них радоваться. Но я вообще ничего не чувствовала. Все казалось далеким-далеким, словно я смотрела на них с обратной стороны подзорной трубы. Я онемело подцепила на вилку еще кусочек курицы с аппамом. Но еда словно бы разбухла у меня во рту. Едва не задохнувшись, я с большим трудом умудрилась проглотить – и отложила вилку. И только тогда заметила, что Джобин внимательно наблюдает за мной.
17
Звонок в дверь раздался сразу после восьми. На Джобине была нарядная рубашка с джинсами, волосы зачесаны ежиком. Обняв его, я ощутила запах цитрусового геля для душа.
– Готова?
– Ага.
– Это Джобин? – окликнула из гостиной Ума.
– Да, тетушка, это я.
– Хорошо вам там развлечься! Только привози ее обратно не слишком поздно.
У ворот нас ждал блестящий черный автомобиль. Мы сели на заднее сиденье, и водитель произнес что-то на незнакомом мне языке. Джобин рассмеялся и ответил ему, а я вдруг почувствовала себя чужой и неуместной.
– Вы это на каком?
– На малаялам.
– А сколько языков ты знаешь?
– Малаялам, потому что мои родители дома на нем говорят, и хинди, потому что мы учили
