была полная бессмыслица.
Я попытался сложить в голове обрывки того первого вечера. Почему Диего мне ничего не сказал? Почему я сам не поднял эту тему на следующий день?
– Почему ты спрашиваешь о нем теперь? – поинтересовался Диего. – Это же было недели назад.
– Не знаю.
Почему мне понадобилось так много времени? Чувство стыда и неуверенность в себе.
Диего сложил руки вместе и отклонился на спинку стула.
– Мэтт, в больнице существует много уровней контроля. Даже когда ты думаешь, что никто не смотрит…
Я сложил руки, повторив его позу:
– Когда же состоялась консультация с неврологами?
– Пока ты трепался с Бенни.
У меня в голове поднялось давление, а от мысли о жене Гладстона, Саше, сбилось дыхание. События того дня по-прежнему не состыковывались.
– А что насчет моего доклада во время обхода? Крутой велел сделать пациенту томографию головы.
– Я сказал, чтобы он ее отменил. Ее уже сделали к тому моменту.
Я вспомнил, как Диего и Крутой перешептывались во время обхода.
– Гладстон отправился в операционную сразу после твоего доклада…
– А ты собирался мне что-либо из этого рассказать?
Диего опустил голову:
– А ты собирался спросить?
Я посмотрел в окно, думая про зрачки Гладстона. Какой смысл был в том, чтобы не рассказывать мне? Это избавило бы меня от недель мучений, недель переживаний. Это была какая-то проверка? Мне что-то хотели дать понять?
Если врач совершил ошибку, прятать ее бессмысленно, ведь можно еще сильнее навредить пациенту.
– Слушай, Мэтт, – сказал Диего, – я не буду кричать. Не буду ничем швыряться. Но просто нелепо, что тебе потребовалось так много времени, чтобы спросить про Гладстона.
Мне хотелось исчезнуть.
– Я сожалею, – промямлил я. – Мне было стыдно. Я думал про Гладстона все это время.
Диего принялся рассматривать Гудзон и снова укусил маффин.
– В этой работе приходится задавать себе весьма непростые вопросы. Но прежде, чем до этого дойдет, тебе следует задать себе один совсем простой: о ком ты заботишься?
Я ссутулился на своем стуле.
– О себе? – спросил он.
Я вытянул шею и покачал головой:
– Разумеется, нет. Я…
– О своей репутации?
– Я просто…
– Или о пациенте?
Подыскивая подходящие слова, я подумал о том многообещающем студенте-медике, которым был. Вспомнил выражение лица Маккейба, когда впервые зашил банановую кожуру у него в кабинете, а также его разочарование, когда несколько месяцев спустя сказал, что не хочу быть хирургом. И сидя здесь, обхватив руками голову, я осознал, что забыл отправить цветы на похороны Маккейба, которые прошли ранее на той неделе.
Я сидел, пытаясь все это переварить, когда в ординаторскую вернулся Байо.
Диего покачал головой и встал:
– Вы что, клоуны, и правда думали, что мы позволим принимать все решения вам двоим?
Часть вторая
Глава 16
В медицинской школе после моего заявления Чарли Маккейбу, что вместо хирургии выбираю внутреннюю медицину, он состроил гримасу и сказал:
– Позволь мне тебя кое с кем познакомить.
Я последовал за ним через вестибюль Массачусетской больницы в другое отделение, где в одном из кабинетов мужчина по имени Джим О’Коннел обнимал женщину средних лет в розовом трико, розовом свитере и с небрежно нанесенной ярко-красной помадой, выходившей далеко за контуры губ. О’Коннел был примерно одного возраста с Чарли Маккейбом и выглядел, как глава семейства из какого-нибудь телесериала: седые волосы с аккуратным пробором, добрые глаза, кардиган и широкая доброжелательная улыбка. Рядом с ним я сразу же почувствовал себя непринужденно.
– Джим! – воскликнул Маккейб, как только мы подошли. Он повернулся ко мне и показал большим пальцем в сторону Джима: – Про этого парня следовало бы написать книгу.
Отмахнувшись от предложения Маккейба, Джим О’Коннел протянул руку.
Оба врача прошли ординатуру в Массачусетской больнице общего профиля, и, подобно Маккейбу, после ее окончания Джима ждал неожиданный поворот судьбы. Он планировал продолжить врачебную подготовку в Мемориальном онкологическом центре имени Слоуна-Кеттеринга, чтобы получить специализацию онколога, однако по завершении ординатуры по общей медицине администрация Массачусетской больницы попросила Джима помочь в течение года с программой по оказанию медицинской помощи бездомным. Он согласился, и год с бездомными обернулся четвертью века. За это время он стал одним из основателей «Бостонской программы предоставления медицинских услуг бездомным» и в корне изменил процедуру получения медицинской помощи нуждающимися.
– До следующей недели, Джимми, – сказала пациентка, наклонившись, чтобы обнять его.
– Ни за что бы не пропустил, Шерил.
Какое-то время я работал вместе с врачом, помогающим бездомным. Он ездил по улицам в поисках своих пациентов, и те от него не скрывались, зная, что могут доверять ему.
Когда женщина в розовом отошла, Маккейб попросил Джима рассказать мне про его работу. О’Коннел вкратце описал свою карьеру: получив степень магистра теологии в Кембридже, он оказался на распутье. Он пошутил, что полученное им гуманитарное образование «как нельзя лучше подготовило к работе бармена или таксиста». Помотавшись по всей стране – он успел побывать учителем старших классов на Гавайях, официантом в Род-Айленде, пекарем в Вермонте, – Джим сделал немыслимое и поступил в медицинскую школу. Он попал в Гарвард в тридцать – примерно тогда же у Чарльза Маккейба дали о себе знать первые покалывания в руках.
– Поехали со мной в фургоне, – сказал Джим, готовясь принять следующего пациента, пока я осматривал его кабинет. – Поехали сегодня ночью – посмотришь на наших пациентов.
Я не совсем понимал, зачем он мне это предлагает – какой вклад я, будучи студентом-медиком, мог внести в его программу? Возможно, у него была договоренность с Маккейбом – может быть, поездка в фургоне вместе с Джимом была наказанием для тех, кто отказывался идти в хирурги. Я повернулся к Маккейбу: тот улыбался.
– Соглашайся, – сказал он.
Позже тем вечером я встретился с Джимом в одной известной бостонской ночлежке для бездомных – «Пайн-Стрит Инн». На мне были штаны цвета хаки и белоснежная рубашка с новеньким галстуком от «Кельвин Кляйн». Присев в углу, я наблюдал, как Джим, одетый, подобно Джерри Сайнфелду, в джинсы, белые кроссовки и темно-синюю рубашку поло, обслуживал длинную очередь мужчин и женщин, пришедших на регулярный осмотр. Уникальным навыком Джима, как я вскоре узнал, было то, что он никого не перебивал. Позволял своим пациентам болтать практически о чем угодно – по большей части о проблемах, никак не связанных с их здоровьем, пока сам молча и быстро осматривал их уши, нос, горло и другие отверстия, нуждавшиеся в проверке. Он умудрялся подстраиваться под темп рассказываемой истории, прикладывая стетоскоп, когда пациент делал
