Шрирам почувствовал себя раздавленным ее тоном.
— Ах, Бхарати, мне и так плохо, не хватает, чтобы еще и ты меня совсем не понимала. Ты же знаешь, я глубоко почитаю Махатму. Почему же ты мне не веришь? Разве я не следовал каждому его слову?.. Иначе я не был бы здесь. Я не оставил бы свой дом. Мне только нужно еще немного времени, чтобы все обдумать. Я…
Тут его осенило — да, вот это мысль!
— Просто я думаю о бабушке. Хочу с ней повидаться, прежде чем оказаться в конце концов в тюрьме. Вот почему я спросил, как долго мы пробудем там. Ты же знаешь, она очень стара. Я явлюсь в участок после того, как повидаюсь с ней. Я должен исхитриться ее увидеть.
Эта мысль, казалось, смягчила Бхарати. Облокотясь о древний камень, она обдумывала ее. Похоже, она оценила его нежные чувства к бабушке.
— Не волнуйся, Шрирам. Прости, что я не так тебя поняла.
Ему хотелось дотронуться до ее руки, но он не решался.
Она наверняка скажет: «Держись на расстоянии до тех пор, пока…» — он снова раздражится и начнет говорить всякие глупости
Она поднялась. Он спросил:
— Тебе обязательно надо идти?
— Да, я и так уж опаздываю.
Он робко пошел за ней.
— Когда мы снова встретимся… после тюрьмы… где бы мы ни встретились… ты меня не забудешь?
— Я не забуду тебя, — сказала она глухо и выпрямилась.
Он любил ее в ту минуту больше, чем когда-либо прежде, но он и боялся ее, как никогда. Он просто сказал:
— Если ты не рассердишься на меня, Бхарати, я хочу спросить тебя об одной вещи.
На верхней губе у нее он заметил капельки пота — ему захотелось осушить их своими пальцами. При мысли, что он не увидит больше, как она появляется из-за поворота на дороге, его охватило отчаяние. Ему хотелось сжать ее в своих объятьях и попрощаться с ней со всем пылом сердца, однако он только спросил:
— Ты выйдешь за меня замуж, когда все это будет позади? Обещаешь — если Бапу позволит?
— Да, обещаю, — сказала она и поспешила прочь, чтобы он не мог более с ней говорить или пойти следом. Он остался стоять на месте и видел, как раз или два она поднесла руки глазам, чтобы смахнуть слезы, выступившие на них.
Часть третья
Однажды к храму подошел, словно невзначай, человек по имени Джагадиш, назвавшийся борцом за независимость. Он сказал, что работает в Мальгуди фотографом, и объявил, что знает, как полностью парализовать британцев в Индии. В его мастерской в Мальгуди встречались в глубине темной комнаты члены группы, решившие добиться незамедлительного освобождения страны. Джагадиш явился потому, что нуждался в укромном местечке за городом, чтобы установить небольшой радиоприемник, который мог также передавать закодированные сообщения.
Шрирам сидел, облокотясь о каменную плиту, и вдруг увидел, что тот устало бредет в гору. На нем была домотканая одежда, а за спиной мешок. Шрирам в который раз читал свою старую газету. Бхарати исчезла из его жизни, оставив пустоту, и он не знал, как ее заполнить. Он не очень-то понимал, что же ему теперь с собой делать.
Джагадиш опустил на землю заплечный мешок, уселся рядом с Шрирамом и спросил:
— Ты Шрирам?
— Я.
— А я Джагадиш. Я с Бхарати тоже знаком. Все мы так или иначе делаем одно дело.
Этого было достаточно, чтобы Шрирам пробудился от летаргии. Он выпрямился и с жаром приветствовал пришедшего.
— А где, где она сейчас? — вопрошал он.
— В заключении… Где, мы не знаем, но один из наших ребят видел ее как раз перед тем, как она сдалась полиции.
— Где этот человек? — спросил Шрирам.
— Он тоже сдался полиции. А перед тем заходил ко мне.
— Ты тоже будешь требовать, чтобы тебя судили и посадили в тюрьму?
— Нет, у меня другие планы. Поэтому я к тебе и пришел.
Шрирам обрадовался, найдя в пришедшем родственную душу, и принялся изливать ему свои чувства.
— Я Бхарати предупреждал, чтоб она не делала глупостей…
— Не надо так говорить. В этом деле каждый из нас решает за себя. Те, кто не могут подчиниться приказам Махатмы, вольны поступать, как считают нужным.
— Ты совершенно прав, — воскликнул Шрирам, чувствуя, что напал на правильного человека.
— Сейчас мы ведем войну, — сказал Джагадиш, — это время особое, вот мы и действуем, как по-нашему лучше.
И принялся развязывать свой мешок. Вечно голодный Шрирам, которому надоела его однообразная еда, по-детски размечтался, что в мешке окажется что-нибудь вкуененькое. Хорошо бы шоколад или фрукты с печеньем. Ах, как давно он не пробовал чего-нибудь вроде идли, нежнейшего, белого идли, которое бабушка готовила по воскресеньям. Почему только но воскресеньям? — не раз спрашивал он. Джагадиш достал из мешка коробку, развернул бумагу и вынул из коробки маленький радиоприемник.
— Пусть теперь у тебя хранится, — заявил Джагадиш. — Он и принимает, и передает. Я его у себя в студии держал… но полицейские сейчас очень уж бдительны.
Он спрятал приемник за изображением бога, прикрыв его листьями бамбука.
С этого дня Джагадиш стал частым гостем безглазого бога. Роста он был невысокого, на плечи набрасывал коричневую шаль. Крутые жесткие вихры на его голове, отросшие за ушами на несколько дюймов, торчали во все стороны. Волосы он делил посередине пробором и обильно смазывал маслом, так что макушка у него вечно блестела, отражая радужными лучами полуденное солнце. Это был очень смуглый человек с большим носом-грушей, но в нем бушевал огонь, готовый уничтожить любое препятствие, и Шрирам опасался с ним спорить. Трудно было поверить, что тоненькая изящная Бхарати когда-то говорила с этим медведем. Шрирама пронзила ревность. А может, она подумывала, не выйти ли замуж за Джагадиша? Чем он там занимался, когда уходил от Шрирама? Разве можно заработать на жизнь фотографией? Порой он пропадал на целые недели, а потом объявлялся и говорил:
— Понимаешь, сейчас свадьбы идут. Всякое дурачье женится, а потом приходят ко мне сниматься. Не могу же я им отказать! На что я тогда жить буду?
Или объяснял:
— Жасмин цветет… Тяжелое это время для фотографа! Сколько девиц ко мне набегает. Вплетут в косы цветы жасмина и явятся! И все требуют, чтоб на фотографии были видны и лицо, и затылок с жасмином! Как это сделать — непонятно. Бедняжки, они всю ночь не ложатся, боятся, как бы цветы не смять. А потом со всех ног ко мне — по две в минуту. Когда в студии темно, я беседую с ними о политике, а потом даю им наши листовки и прокламации. Студия для нашей работы очень удобна. Люди туда обычно приходят в хорошем настроении. Для фотографа они все, что угодно, готовы сделать, будут отзывчивы и милы, и все выслушают, чего бы он им ни говорил. Это как с парикмахером. Им кажется, что они фотографу чем-то обязаны, и охотно слушают его, а я это использую для нашего дела. Потому я и студию не закрываю, хоть мне это и нелегко — ведь ни пленки, ничего нет! Когда мы получим независимость, уж я расправлюсь с этими негодяями, которые пленкой спекулируют! Если только у меня хоть какая-то власть будет…
При мысли о спекулянтах он заскрипел зубами.
Вскоре он cтал укреплять храм.
— Знаешь, в чем преимущество этого места? — пояснял он Шрираму. — Если не считать пары дряхлых стариков, никто о нем и не слышал. Со стороны его не заметишь. Я с нескольких точек проверял. И снизу, с дороги, его тоже не видно. Не знаю, зачем его было здесь строить! Небось здесь заговорщики собирались тысячу лет назад!
И он мрачно захохотал. Шрирам рассмеялся. Этот человек начинал ему нравиться.
— Только не думай, что здесь вечно будет безопасно, — сказал Джагадиш. — Рано или поздно они его найдут.
— Там есть еще подземелье, — заметил Шрирам.
— Ну да, убежище старых кобр, если ты предпочитаешь их полицейским. Только нам надо ни тем ни другим не попасться!
— Да, да, нам столько всего надо переделать…
Джагадиш дал ему топорик и сказал, чтобы он нарубил побегов бамбука с листьями и притащил наверх. Шрирам рубил, пока не стер себе в кровь ладони. Потом Джагадиш велел Шрираму залезть на земляной вал, окружавший храм, и укрепить тут и там бамбуковые побеги. Он распоряжался громко и энергично. После целого дня, проведенного на солнце, лицо его блестело от пота, словно красное дерево.
— Если понадобится, — заявил он, — я всю эту гору могу замаскировать.
Шрирам чувствовал себя вконец измученным. С какой стати, думал он с негодованием, я позволяю этому человеку командовать мною, в то время как сам он ничего не делает?! Пожалуй, в тюрьме мне было бы спокойнее… Но Джагадиш не дал ему додумать эту мысль до конца.
— Помни, — сказал он, — мы ведем войну. Махатмаджи по своему, а мы по-своему. Но цели у нас одни, от первой и до последней!
— Я полагал, что мы выполняем распоряжения Махатмы…
