— Разве «бороду»? — переспросил нервно Шрирам.
— Ну да, конечно, — подтвердил Джагадиш.
— Когда бороду сбреют, что толку плакать о волосах?
* * *
На следующее утро, вскоре после того, как засвистел паровоз, явился Джагадиш с пачками листовок, спрятанными под рубашкой. Чтобы пронести столько листовок, он надевал вниз рубаху с огромным карманом, а на нее другую, просторную, как плащ. Со всей этой литературой на теле он выглядел так солидно, что Шрирам порой задумывался о том, не отнести ли его авторитет на счет этой толстой прокладки.
Джагадиш размотал надетые на него одежды и вынул листовки — меж тем Шрирам, словно ребенок, снова ждал чего-нибудь вкусненького.
— Иди-ка сюда, — сказал Джагадиш. — Сядь.
Прежде чем тоже сесть, он проверил, не наблюдает ли кто за ними. Подчеркнутым, театральным жестом попытался затворить огромную дверь — могучие медные петли заскрипели, но едва поддались. Шрирам молча следил за его титаническими усилиями. Наконец Джагадиш уселся на циновку и усадил Шрирама с собой рядом. Он вложил ему в руки отпечатанные на стеклографе листовки.
— Читай, — приказал он.
Шрирам прочитал вслух:
— Солдаты Индийской армии…
Далее следовало то, что он успел записать накануне, однако к этому было прибавлено еще несколько абзацев.
«Во-первых, никакой поддержки нашему правительству, которое стоит за врага. Положите оружие, а если потребуется, то положите и свои жизни. Вы будете нашими героями в тот день, когда Индийская национальная армия войдет в Дели и поднимет свой флаг на Ред-Форте, где сейчас томятся в заключении наши люди…»
Дальше шли точные указания солдатам относительно того, что они должны сделать для освобождения страны. Шрирам с нескрываемым восхищением взглянул на Джагадиша.
— Как тебе удалось получить остальную часть выступления? — удивился он в простоте душевной.
— Не важно, — отвечал тот, — когда очень нужно, всегда достанешь.
И, гордо коснувшись своего лба, заявил:
— Все отсюда… Нетрудно было догадаться, что там должно было дальше идти. Надо просто уметь читать чужие мысли. Это очень важное послание для нашей армии. Оно для нас вопрос жизни и смерти. Честь тебе и хвала, что ты первым его записал, хоть ты и не успел довести его до конца. Но это не важно, не будем думать о том, чего не вернешь. Ничто не потеряно, можешь не беспокоиться. Более того, тебе доверена честь довести это обращение до тех, кому оно адресовано.
Шрирам растерялся.
— Что я должен сделать? — спросил он.
— Слушай внимательно. Я тебе дам пятьдесят листовок, и ты их доставишь в лагерь под Беллиали. Бедняги там не имеют никакого понятия о том, что происходит в мире. Наши правдивые передачи там под запретом: им разрешают слушать только лживые россказни, которые распространяет Британское военное ведомство. Наши парни должны знать правду. Они должны знать, где находится Субхас Бабу и Индийская национальная армия и что нужно делать. Наш долг — распространять правду всюду, где только возможно. Разве не этому учит нас Махатмаджи?
— Да, да, конечно, — согласился Шрирам, которому предназначалась эта тирада. — А с остальными экземплярами что ты сделаешь? Давай я побольше с собой возьму, а?
— Нет, я могу тебе дать только пятьдесят. Их у меня всего сто пятьдесят Сейчас ведь с бумагой сложно, не забывай. Пятьдесят штук я отправлю в лагерь в Лакши, а другие пятьдесят отнесу сам еще в одно место. Ты пойдешь сегодня в ночь с теми, что я тебе выделил.
— Договорились, — согласился Шрирам.
На прощание Джагадиш сказал:
— Не исключено, что нас троих застрелят в этом деле. Но не волнуйся. Наши жизни не так важны. Важнее наше дело.
— Мне все равно, жить ли, умереть, — заявил Шрирам, вспомнив о своих неудачах с Бхарати.
К чему влачить существование, если она вечно куда-то исчезает? Это национальное движение будет тянуться бесконечно, а даже если оно и завершится, она себе и дальше дел найдет. Вечно будет стремиться к какой-нибудь цели… При мысли об этом он так загрустил, что совершенно искренне заявил о своей готовности умереть.
— Если я не вернусь, — продолжал он, — ты скажешь Бхарати, что я о ней думаю?
— А что ты о ней думаешь? — спросил Джагадиш с интересом.
— Если б она вышла за меня, я бы, наверно, не умер… Что-нибудь в этом роде.
— Что ж, я скажу. Если меня убьют, ты можешь взять мою студию. Она твоя.
Шрирам так растрогался, что и сказать-то толком ничего не смог.
— Ты добрый, — пробормотал он. — Какой ты хороший!
Но Джагадиш только затеребил конец своего франтовского шарфа.
— Боюсь, что тебе будет трудно вести дела, с препаратами сейчас очень неважно. Как бы то ни было, желаю удачи.
* * *
Листовки были небольшие, так что их легко было спрятать на теле. Шрирам закатал их аккуратной стопкой в длинное полотенце, затем обвязал полотенце вокруг пояса; а сверху надел домотканую майку и джиббу. Листовки давили ему на желудок, но он терпел. Когда стемнело, он спустился с горы. Джагадиш подробно объяснил ему, куда идти.
Пройдя вниз по дороге, Шрирам остановился под деревом в ожидании автобуса. Под деревом сидело несколько крестьян, они тоже ждали. В темноте за горизонтом виднелись огни Мальгуди. Шрирам вздохнул: он чувствовал себя изгнанником. «Как это меня угораздило уйти из дому, чтобы повернуться лицом к жизни!» — думал он. «Бабуля! — мысленно воззвал он. — Я хочу вернуться назад, только не могу. Но не волнуйся, все беды рано или поздно должны кончиться. Хоть бы Гандиджи отпустили. Пока он в тюрьме, мы так и будем воевать с этим дьявольским правительством. Как они смели его схватить? Если бы не это, Бхарати была бы свободна и счастлива, и Махатмаджи дал бы согласие на брак».
— А? Что вы сказали, господин? — спросил один из крестьян, с интересом взглянув на него.
Шрирам опомнился и произнес:
— Кто это здесь?
Он вгляделся в крестьянина и спросил:
— Ты чего ждешь?
— Автобус сегодня что-то запаздывает, — заметил кто-то, чтобы поддержать беседу, и Шрирам согласился:
— Да, давно бы должен был прийти, правда?
— Как там на войне дела идут, сэр? — спросил другой.
Крестьяне обычно задавали этот вопрос людям, которые казались им знающими. Шрирам насторожился:
— А что?
Крестьянин пояснил:
— А то, что если она скоро кончится, то и нашим бедам придет конец.
— Не знаю, — проговорил Шрирам задумчиво.
В темноте он не мог разобрать, что за человек с ним говорит. Может, полицейский осведомитель или даже полицейский.
— Так как же на войне дела, господин? — не отставал крестьянин.
— В газетах всякое пишут, — ответил Шрирам, — а больше я ничего не знаю.
— Но люди говорят, что в газетах одно вранье! У моего брата много знакомых, и он говорит, что англичан бьют на всех фронтах. Он говорит, немцы уже в Мадрасе. Если они придут, они освободят нашего Махатму из тюрьмы?
Шрирам решил перевести разговор и спросил:
— А ты видел Махатму Ганди?
— Да, сэр, он через нашу деревню проходил, — начал тот, но в эту минуту вдали показались фары автобуса. Крестьянин подхватил свой узелок с дороги.
— Если мы его не остановим, он сам ни за что не остановится, — крикнул он.
Когда автобус приблизился, он встал посреди дороги, отчаянно размахивая руками.
— Под колеса попадешь! — испугался Шрирам.
Водитель затормозил.
— Ты что вытворяешь? — закричал он в сердцах. — Ты что, смерти захотел? Если тебе так хочется умереть, почему ты в армию не пошел?
В автобусе захохотали.
Крестьянин начал:
— Мне надо попасть в…
— Убирайся с дороги! Чего ты там болтаешь? В этой колеснице даже муравью места не найдется.
— Да пусть лезет, — проговорил кондуктор, который не прочь был подработать. За таких пассажиров в конце дня можно было не отчитываться.
— Я на пол сяду, — просил крестьянин.
— Пять ан, — крикнул кондуктор.
— Три аны, — закричал крестьянин. — На той неделе ты меня за три отвез.
— Та неделя прошла, — отвечал кондуктор.
Шрирам, спокойно наблюдавший за происходящим, внезапно шагнул вперед.
— Вези его за три, если на той неделе вез.
— Хорошо, сэр, — согласился кондуктор, устрашенный решительным тоном Шрирама.
— А меня высадишь в… Сколько тебе?
— Три аны, сэр.
— Я стану на подножку, если внутри места нет.
Кондуктор засуетился.
— Вы можете войти, сэр. Я вам место обеспечу.
Пассажиры тянули шеи, выглядывая из автобуса, мотор шипел, как змея.
— Да нет, я на подножке проеду, — сказал Шрирам и ухватился за поручень. Автобус тронулся. «Он, может, думает, что я дорожный инспектор, только сегодня не дежурю», — размышлял Шрирам, сжимая в руке прохладный поручень. Ночной ветерок обдувал ему лицо. В автобусе кто-то храпел, кто-то разъяснял, как идет война на разных фронтах, кто-то говорил о Боге и Судьбе, плакал ребенок, зевала женщина, водитель и кондуктор шутили и подсмеивались друг над другом. «Небось радуются своим незаконным денежкам и договариваются, как их делить», — думал Шрирам. Автобус стонал и ухал под тяжестью пассажиров. «Как бы у него дно не выпало», — подумал Шрирам. Увы, он не был дорожным инспектором.
