Все же он принял начальственный тон и спросил:
— Кондуктор, сколько вам людей разрешается везти в автобусе?
Кондуктор смиренно ответил:
— Правительство сняло все ограничения, сэр. Можем брать, сколько влезет. Ведь сейчас война, сэр. А иначе сколько бедняков так и останутся на дороге!
Пассажиры одобрительно зашумели.
— Теперь ведь то налеты, то еще что-нибудь, на дороге оставаться опасно, — сказал кто-то, осмелев.
Автобус полз мимо спящих деревень. Из-за военного времени фары были притушены, лишь тусклое пятно света падало на дорогу. Кто-то мурлыкал песенку; людские голоса были приятны Шрираму, который отвык от них за время своего одинокого существования. Голоса казались ему просто музыкой.
Автобус замедлил ход, и он спрыгнул у деревни, которая называлась Санграм. Было около одиннадцати часов, вся деревня спала. Он подождал, пока автобус не скрылся из виду, а затем ощупал себя, проверяя, все ли на месте. Во внутреннем кармане — кусачки для колючей проволоки, у пояса — пачка листовок. Когда он нагнулся, она вонзилась ему в живот. «Мне бы их разбросать поскорей, чтобы хоть от этой боли избавиться», — подумал он.
Пройдя по дороге налево, он зашагал по самому краю обочины — мимо прошел военный грузовик, потом второй, а ему хотелось остаться незамеченным. Впереди показалась группа сложенных из бамбука и глины хижин, обнесенная рядами колючей проволоки. К ним вела своя дорога. Главный вход был на другой стороне. За оградой находились военный склад и центр обучения новобранцев; круглый день здесь рычали моторы.
Он и не заметил, как начал резать колючую проволоку. Кусачки щелкнули на всю округу; он боялся, что сейчас по нему дадут пулеметную очередь. Заслышав шаги часового, он притаился. Мелькнула мысль: «Что ж, настал мой час. А ну как попаду в ад?» Ему припомнились все подробности адских мучений, которые живописала ему в детстве бабка, и он задрожал. «Глупо, если меня застрелит неизвестный часовой, — думалось ему. — Один неизвестный человек убивает другого неизвестного человека… Что за бессмыслица!» Под воздействием этой мысли он отложил кусачки. Вынул клей, уселся на землю и аккуратно приклеил листовки на столбы, на которых держалась проволока, так чтобы их было видно из казарм за оградой. Проволока оцарапала ему плечо. «Вот и кровь, но это самое большее, что я готов пролить по приказу Джагадиша». Он свернул листовки в один тугой жгут и швырнул их во двор казармы. При свете звезд, сияющих на небе, он увидел, как листовки разлетелись по земле. «Завтра утром ребята могут их поднять и прочесть, не торопясь», — решил он и отправился назад.
* * *
Джагадиш спросил:
— Почему у тебя такой грустный и задумчивый вид, юноша? Ты немало постарался для нашего дела. Только душой ты где-то далеко. Могу я узнать, в чем дело?
Шрираму нечего было ответить.
— Конечно, мне, как фотографу, надо бы тебе сказать: «Улыбнитесь, пожалуйста!» или «Гляди веселей!». Но я тебе скажу: «Милый юноша, наше дело надо делать с душой, иначе родине не поможешь. Сейчас у нас тяжелая пора, так говорят наши руководители, и мы должны что-то предпринять». Подозреваю, что ты слишком много кое о ком думаешь. Я не ошибся?
— Нет.
— Напрасное занятие! Заботливое правительство решило вас разлучить. Ты ведь даже не знаешь, где она.
— Это верно, — проговорил Шрирам с грустью.
— Но я-то знаю, — сказал Джагадиш. — У меня своя агентура. Она не в регулярной тюрьме — сейчас все тюрьмы переполнены. Ее поместили в наскоро оборудованное помещение. Знаешь Старую бойню? Она там — всех женщин там содержат.
— Откуда тебе это известно?
— Я знаю там одного из охраны. Он меня уважает. Старый клиент, одна моя фотография помогла ему в семейной тяжбе. Если хочешь, он тебе поможет с ней встретиться.
Сердце у Шрирама забилось. У него было такое чувство, будто мертвые вдруг воскресли или хотя бы подали надежду на воскрешение.
— Он парень неплохой: жизнью будет рисковать, а тебе поможет. Встретишься с Бхарати и поговоришь с ней с полчаса.
— Когда? Когда? — спросил Шрирам с волнением.
— Как только выполнишь задание. Одно дельце с хромовой рудой — мне нужна твоя помощь.
— Ты хочешь сказать: свидание будет наградой за мою службу.
— Да, именно это я и хочу сказать. Услуга за услугу.
— А кому нужна моя услуга? — спросил Шрирам.
— Гм…твоей стране. С одной известной мне станции уходит в Англию состав с хромовой рудой. Он не должен дойти до порта. Если он до него дойдет, он вернется к нам же в виде оружия и всего прочего, от чего нам же будет худо… Помочь мне в этом деле должен ты, больше мне никто на ум не приходит.
Разумеется, вскоре полиция опубликовала фотографию Шрирама, обещав награду любому, кто сообщит о его местонахождении.
* * *
Больше всего Шрирама мучила мысль, не вздумал ли Джагадиш над ним подшутить. «Если он хочет сыграть со мной шутку, пусть поостережется, — думал он. — Я ему череп булыжником размозжу». Он наслаждался картинами жестокой расправы, проходившими перед его внутренним взором. Однако, подумав о том, что бы сказала об этом Бхарати, он тут же взял себя в руки. При мысли о Бхарати он смягчился. Он подумал, что без колебаний падет к ногам любого негодяя, если того захочет Бхарати. Все, что угодно, только бы порадовать ее и заслужить ее одобрение. Вся его жизнь приобретала смысл только тогда, когда он делал что-то, связанное с ней. Он размышлял, как ему вести себя, если она выйдет из тюрьмы, а фотограф все еще будет здесь. Только бы голову не потерять от ревности! Впрочем, он надеялся, что фотограф займется своим делом и оставит его в покое. Он надеялся, что война с британским правительством скоро кончится, англичане уйдут из Индии, он вернется на Кабирскую улицу и будет мирно жить там с Бхарати и бабушкой.
Д-да, в том-то все и дело… Как-то бабушка ко всему этому отнесется? Небось будет пилить Бхарати день и ночь, сравнивать с внучкой своего брата — и вид-то у нее не тот, и по дому ничего не умеет. Впрочем, он надеялся, что Бхарати не смолчит, а повернется и спросит: сумела бы ее деревенская племянница устоять перед атакой полицейских или говорить с самим Махатмой. Удобно устроившись на своем ложе у входа в пещеру, он смотрел на верхушки голубых эвкалиптов; мысли его блуждали.
Вдруг он увидел Джагадиша, стоявшего рядом с ним; он и не заметил, как тот подошел.
— Ты очень рискуешь, молодой человек, — сказал Джагадиш. — А если б вместо меня тут оказался полицейский? Ты бы так и сидел и мечтал? Он бы надел на тебя хороший ошейник и свел бы тебя в тюрьму.
— А что в мечтах плохого? — спросил с раздражением Шрирам.
— Да нехорошо это. Надо быть начеку. Наша пещера снаружи незаметна, но вдруг кто-нибудь решит осмотреть эти места? Тебя, может, и не видно, но не думай, что так будет вечно продолжаться. Ты должен всегда быть начеку, следить из своего укрытия за окрестностями. Бдительность!
— Ну ладно, — согласился Шрирам, отступая перед напором Джагадиша, словно тигр на цирковой арене, который издает громкий рык, но отходит туда, куда велит ему укротитель.
Джагадиш уселся с ним рядом:
— Если ты думаешь, пусть себе меня арестуют и отведут в Старую бойню, то ты ошибаешься. Они и не подумают вести тебя туда: там одни женщины сидят.
Стоило ему упомянуть Старую бойню, как Шрирам смягчился. Бойня — слово не очень-то приятное, но оно вселяло в Шрирама чувство счастья и глубокого умиротворения.
— Старая бойня? Старая бойня? — переспросил Шрирам, впервые за много дней приняв шутливый вид. — В этом названии слышится что-то знакомое… Только что нам до нее?
— У нее есть лишь одно достоинство: то, что она старая бойня, а не новая, — сказал Джагадиш. — Когда мимо нее гонят коз, то они трепещут, а ты вот шутишь и смеешься. И не думаешь про то, что это бойня…. И все же сердце дрожит, как об этом местечке вспомнишь, не так ли?
Шрирам чувствовал себя совершенно счастливым. Он готов был говорить о бойне до скончания века: она заставляла его забыть о политике, истории, полиции и собственном одиночестве.
— Если хочешь туда наведаться, твою приятную наружность надо немного изменить, — заметил Джагадиш.
И пояснил:
— Чтобы ты не походил на фотографию, которую опубликовала полиция. Ты не должен помогать тому, кто захочет донести на тебя и получить награду. Боюсь, что полиция повсюду разослала твою фотографию — тебя любой мальчишка на улице опознает. Видишь, как вредно оставлять за собой фотографии. Тут у меня перед тобой преимущество: моей фотографии у них нет, есть только описание. Ведь я занимался тем, что других снимал, а сам так и не снялся. Это важное преимущество. А ты свои портреты повсюду разбросал, прямо как кинозвезда!
— Да, верно, — с грустью согласился Шрирам. Он вспомнил о дешевых — четыре за рупию — моментальных снимках, которыми так увлекался одно время, вскоре после того, как разбогател. Не раз он видел свои портреты на стендах возле фотомастерских, а стены собственного дома были просто увешаны ими. Он вспомнил, как ворчала бабушка: «В наши дни люди на стенки вешали изображения богов или предков, а ты — свои портреты. Не понимаю, зачем ты это делаешь?»
