скрыть это, Мария посильнее ухватилась за столовые приборы и выдавила из себя сухую улыбку.
Как только край чёрного фрака окончательно скрылся, графиня отбросила вилку с ножом и залпом осушила чай, успевший совсем остыть. Горький напиток утолил жажду и немного отвлёк от переживаний, пускай и на короткое время. Легко оставаться отрешённой, когда на тебя обращён чужой взгляд, куда сложнее сохранить выдержку под гнётом собственных дум.
Противоречия тянули разум и чувства в противоположные стороны. Она разрывалась от желания немедля покинуть этот дом и остаться. Металась от мыслей о чудовищном предназначении зеркал до мыслей о том, что медленно лишается рассудка. Что, если она в самом деле страдает от недуга, а духи – лишь плод её больной фантазии?
Как бы то ни было, в глубине души Мария понимала, что даже в самом затуманенном состоянии не смогла бы выдумать ту кровожадность, с которой князь набрасывался на жену. Он упивался мучениями в отражениях, словно наблюдал захватывающую постановку в театре. И та боль, что она прочувствовала на себе… Марию никогда не били, поэтому едва ли она была способна набросить на себя роль жертвы. А вот Лидию избивали и мучили долгое время.
Графиня уронила голову на сложенные на столе руки и попыталась успокоиться. Теперь отыскать колье и получить награду от Измайлова, а заодно и вникнуть в суть способностей медиума казалось просто отвратительной идей. Усидеть на двух стульях невозможно.
Мужской голос зажурчал позади прекрасным ручейком. Столько приятных нот. Столько мастерского притворства. Образец идеальной каллиграфии на доске, которую надобно стереть.
До сих пор Андрей Яковлевич не встречал женского противостояния. Что породило в нём глубочайшее заблуждение, что ни одна женщина не посмеет бросить ему вызов. Из-за страха или традиционного устоя, царящего в обществе. Однако она и так в них не вписывалась и уж тем более не боялась его. Под внешним лоском и личиной добропорядочности скрывался трус, и Мария сделает всё, чтобы показать это каждому в городе.
Глава 10
По изнанке особняка
Встретившись лицом к лицу не с отголоском воспоминаний, а с реальным человеком, графиня поняла, что спешные действия только отпугнут мышь от сыра. В конце концов, несмотря на веру в сверхъестественные способности талисманов, Андрей Яковлевич заимел репутацию первоклассного юриста не за красивые глазки, по крайней мере, не только из-за них, ведь так?
«Нет-нет, тут нужна хитрость и толика риска». – Беззвучно отпив из, стало быть, уже второй чашки с чаем, Мария отодвинула её и расплылась в лёгкой одобрительной улыбке. Испытав и с трудом усмирив сложную гамму эмоций, внутри не осталось ни одного противоречия. Графиня стала пустым кувшином, в который она могла бы с лёгкостью вливать восторг, досаду, сочувствие – любой подходящий к ситуации отклик. Именно поэтому угождать князю сейчас и делать то, что от неё ожидают, не стало непосильной задачей.
Мария спокойно выслушивала оправдания Измайлова о том, что он не поприветствовал её лично. Она не оскорбилась и насчёт того, что ему придётся вновь отлучиться на некоторое время из-за прибытия ещё одного важного гостя. Однако ждать князя, сидя в столовой, графиня отказалась, вполне справедливо попросив показать будуар супруги. Там она могла бы попробовать провести сеанс.
Андрея Яковлевич согласился с большой неохотой, при этом повторив не меньше двух раз, что украшения в комнате супруги нет. С этим Мария была согласна. За несколько недолгих разговоров с Лидией Семёновной графиня в полной мере поняла, как колье бесценно для неё. А это означает, что женщина приложила немало усилий, чтобы спрятать его как следует.
«И всё же странно, – размышляла графиня, следуя за Платоном. – Князь верит, что я могу поговорить с его женой, однако совсем не беспокоится о том, что всплывёт вся подноготная их семьи».
По всей видимости, Андрей Яковлевич полагал, что ежели жена боялась его при жизни, то и после смерти станет молчать. Хорошо, что он недооценил степень ненависти к нему.
* * *
Будуар Лидии Семёновны совмещался со спальней и представлял собой круглую комнату, наполненную домашним уютом, в погоне за которым многие из светских дам, даже скупая самую роскошную мебель, не добивались схожего ощущения. Обстановка же этой обители так и подмывала графиню скинуть обувь, чтобы ощутить мягкость ворсинок серого пушистого ковра посредине.
«Гнёздышко или сад», – вот что пришло на ум Марии, когда она с интересом рассматривала потолок, исписанный цветами, или спускающуюся с него розовую люстру. Шкапчики с вставками искусной мозаики и чудесный наборный комодик, на котором стояли бараньи головы, тоже не остались без внимания графини, но уже по иным причинам. Её смущало то, где они стояли, будто бы совсем не к месту.
– Меняли ли здесь что-нибудь после смерти твоей барыни?
Платон повёл плечами.
Намеренное увиливание начинало утомлять графиню. Если он рассчитывал отделаться от её вопросов таким образом, то глубоко заблуждался.
– Так нет или не знаешь?
– При жизни Лидия Семёновна пускала сюда только одну горничную. После – ничего не изменилось.
«Вряд ли горничная стала бы что-либо переставлять. – Мария сощурилась, вперив пытливый взор в бесцветные глазки дворецкого. – Недоговаривает. Из-за неприязни. Или наказа».
Ничего не оставалось. Графиня сложила руки на груди и нахмурилась. Она не любила приказывать. Да и зачем так себя вести в обычной жизни? С близкими Мария старалась говорить спокойно. Она могла быть требовательной, порой суровой и холодной, так проявлялась её забота, но она никогда не бывала с ними генералом или надзирателем. Здесь же, с подачи князя, все понимали лишь один язык – команд и последующих расправ. Ведь Мария сомневалась, что жестокая натура хозяина дома распространялась только на жену.
– Веди служанку сюда, – наказала графиня формальным тоном, в котором, ко всему прочему, проскользнули и чуждые ей властные нотки.
Помявшись, Платон таки склонил подбородок и отправился выполнять поручение.
Оставшись одна, Мария прошлась по всей комнате и тщательно оглядела всё, что могло бы помочь. Однако ж проверять ящики не спешила: чутьё подсказывало, что их и без неё обрыскали сверху донизу. Разве что в каком-нибудь могло оказаться ещё одно дно? Это было хорошей мыслью, а потому, подойдя к туалетному столику с прямоугольным зеркалом в позолоченной раме, Мария потянулась к ручке ящичка. Но прежде чем дёрнуть за неё, она передумала и присела на стул.
Уговорить себя взглянуть в зеркало удалось только с третьего раза. Графиня напоминала себе струну – натянутую и замершую в ожидании. Отражение могло поведать ей о чём угодно. Вот только Мария не знала, готова ли она к этому.
Вопреки опасениям, кроме собственного измотанного выражения на лице и чуть растрёпанной причёски, Мария ничего не увидела. Тогда она решила внимательнее изучить столик, уставленный банками с помадой, гребешками и флаконами с духами. Растерев содержимое нескольких ароматных смесей между пальцами, графиня пришла к выводу, что Лидия Семёновна любила сладкие и запоминающиеся запахи. Сделав несколько вдохов, Мария сразу же ощутила вкус жжёного сахара на языке. Ко всему прочему, воображение рисовало по-летнему сочную картину: ажурную беседку посреди цветочного сада с душистыми цветами.
Закончив с фантазиями, она наконец добралась до ящиков. Склонившись, в одном из самых нижних графиня нашла парочку беленьких листов, сургучную печать и около пяти перьев и карандашей. Похоже, Лидия Семёновна много писала или рисовала, а может, и всё сразу.
По ногам пробежал холодок.
Мария тут же разогнула спину и настороженно огляделась. В комнате по-прежнему никого не было. Вещи лежали там, где она и запомнила. Однако скверное и давящее чувство, словно вырванное из иного мира и брошенное ей на голову, не позволяло расслабиться.
Графиня ничего не видела, но ей казалось, что она точно что-то слышала. Какой-то звук. Невнятный. Жутковатый. Секунды медленно сгорали, переплавляясь в тягучие минуты, и вот Мария начинала различать эти шумы. Будто что-то уронили.
«Нет, – вдруг осенило её. – Не уронили. Рассыпали по полу».
Лёгкое покашливание подтолкнуло графиню пересечь границу и вернуться в нынешнюю действительность. Комнату заполнило чужое дыхание и неприятный хруст: то был звук, издаваемый горничной. Женщина средних лет в чистеньком коричневом платье с белым фартучком, который туго перетягивал крепкую талию, отчего-то бесперечь заламывала пальцы.
– Меня звать Глашею. У её сиятельства вопросы. Готова отвечать, – неловкой скороговоркой оттарабанила она.
– Глаша, это правда, что только ты заходишь в эту комнату? Неужели нога Андрея Яковлевича сюда не ступала?
Горничная коротко посмотрела на дворецкого, а после произнесла:
– Ступала. Единожды. Барину тяжело находиться здесь.
На все интересующие Марию вопросы Глаша отвечала в той же последовательности – слушала, поднимала испуганный
