носки и попросту выгнала:
– Ступай. К ужину сделаю.
Что ж, он уже слышал, что многие из мужского барака отдают в стирку таким же одиночкам из женского. Но ведь раз постирает, другой постирает, и ты уже семейный. Хотя эта, видно, из других. «В матери гожусь». Ладно, пока его это устраивает, а там… там посмотрим.
Он быстро сунул свёрток в тумбочку. Сумку свою, чтоб хоть и пустая, а не мозолила глаза кому не надо, он сдал в камеру хранения, и всё его имущество было теперь на нём и в тумбочке. Никахи нет, вот ведь мужик, спит, хоть из пушки над ним стреляй, а к жратве всегда в первую очередь успевает.
Сам Андрей в первую очередь, разумеется, опоздал и потому включился в тот же, что и курилке, трёп.
Россия
Ижорский Пояс
Загорье
Первых уроков ждали если не со страхом, то с тревогой уж точно. Неизвестное и непонятное всегда страшно.
Артём после работы забежал домой переодеться. Лилька с Санькой вчера тоже в первый раз на занятия сходили и рассказывали: учительница ничего, не злая, и похвалила их за то, что во всём чистеньком пришли, так что и ему так же надо.
Он бежал по блестящей искрящейся под уже весенним солнцем дороге. Стало жарко, и Артём распахнул куртку, сбил на затылок ушанку.
– Эй, паря, продует! – окликнули его с проезжающих мимо саней.
Артём с улыбкой отмахнулся. Ему всего-то ничего осталось, вон уже проулок их виден.
– Тём, куда летишь?
– Домой!
Ну, вот их расшатанный облезлый забор – на сугробах держится, а как стает снег, так и завалится, чинить надо, укреплять. Он даже калитку не стал открывать, а с ходу перепрыгнув через неё. Артём взбежал на крыльцо и влетел в тёмные сени. На ощупь нашёл дверь.
– Тёма, ты?
– Ага!
– Санька, Ларька, Тёмка пришёл!
Они облепили его, стаскивая с него, выхватывая из его рук ушанку, варежки, куртку, сапоги.
– А деда в мага́зин пошёл.
– Тём, а ты денежку принёс?
– А Зотиха нам молока принесла.
– Тём, а ты…
– Бабка где? – вклинился в их гомон Артём, отряхивая руки и принимая от Лильки полотенце.
– А с дедой пошла.
Артём молча кивнул. Бабке он не доверял, но посоветоваться было не с кем, да и… Нет, она их, голых и босых, как говорится, пустила, и не теснила никак, но… но она слишком явно охмуряла деда. Понятно всё, но если дед женится на ней, то куда ему с малышнёй тогда деваться? Они-то бабке на хрен не нужны, любому мальцу-недоумку понятно. Жаль, ведь только-только жизнь стала налаживаться. Он отдал Лильке полотенце.
– Пошли к нам.
В доме были кухня и две горницы. Ту, что поменьше, бабка оставила за собой, а большую им сдала. А кухня стала как бы общей, но Артём предпочитал держаться в «своей». За неё уплачено, так что он в своём праве, а на кухне… ну, поесть, умыться – это да, а всё остальное – уже из милости, а она… по-всякому обернуться может, ну её…
В горнице он вытащил из-под кровати сундучок, ещё от мамки остался, где хранилось всё их имущество, и достал новенькую, только третьего дня купленную рубашку в ярко-зелёную с чёрным клетку.
– Новину оденешь?! – ахнула Лилька.
– В школу иду.
Артём бережно положил рубашку на кровать.
– В школу, конечно, надоть, – солидно сказал Санька.
Ларька завистливо вздохнул: реви, не реви, всё равно не поможет.
– Вот тепло станет, – улыбнулся ему Артём, – возьмём тебя в кино.
– Ты обтираться будешь? – спросила Лилька. – Я тебе холстинку принесу.
– Давай, – кивнул Артём, расстёгивая и снимая рубашку.
Баня по субботам, как уж заведено, так что он оботрётся мокрой холстиной и наденет новую, праздничную рубашку, а эту завтра опять на работу. Лилька принесла холщовое мокрое с одного конца полотенце. Артём обтёрся до пояса мокрым концом, растёрся насухо другим, пальцами растеребил кудри и, тряхнув головой, уложил их, надел новую рубашку, застегнул манжеты и аккуратно заправил её.
– Какой ты красивый, Тёма, – сказала Лилька.
Совсем как мамка той зимой… Артём снова тряхнул головой.
– Ладно, вроде деда пришёл.
Войдя в горницу, дед положил на кровать свёрток, оглядел Артёма и кивнул.
– Хорошо.
– Да? – обрадовался Артём. – Я подумал, школа всё-таки.
– И правильно. Нечего оборванцем ходить. А ну, малышня, обедать щас будем.
Когда с писком и гомоном младшие вылетели из горницы, Артём подошёл к деду и тихо спросил:
– У нас деньги ещё есть?
– Есть, – дед зорко посмотрел на него. – Много надо? На что?
– Не знаю. Учиться буду, книги будут нужны, тетради. Лильке с Санькой тоже, слышал ведь, и альбомы ещё, карандаши…
– Учитесь, – твёрдо ответил дед. – На это деньги найдём. Я тоже похожу, потолкаюсь. Найду подработку.
Артём опустил глаза. Он не знал, как спросить о бабке, а знать надо.
– Чего купил?
– Белья прикупил малышне. Придут проверять, так чтоб сменка лишняя была.
Артём кивнул. Тогда в Комитете, выдавая им пособие, сказали о проверке, что придут посмотрят, и если по-глупому пособие протратили или – упаси Бог – пропили…
– Деда, Тёма, – влез в горницу Ларька, – обедать.
Проходя мимо Ларьки, дед потрепал его по вихрастой голове. И Ларька расплылся в щербатой улыбке.
Обедали все вместе за одним столом из общей миски. Первая ложка деда, вторая Артёма – они мужики, добытчики, кормильцы, третья бабки, а потом уже Лилька, Санька и Ларька. Густые горячие щи, каша намаслена. Без мяса, правда, ну так и день будний. Бабка властно хозяйничала за столом, но – Артём за этим следил – никого не обделяла, масло ровно намазано. А что Санька по затылку получил, так за дело – не колобродь ложкой по миске, со своего края бери. После каши пили отвар из сушёной ягоды.
– Ну, всё, спасибо за хлеб-соль, – встал дед, а за ним полезли из-за стола и остальные. – Давай, Тёмка, не след опаздывать. Ты, Лилька, бабке помоги, а нам с Санькой во дворе работа.
Все и так знали, кому что и как делать, но положено, чтоб по слову старшего – здесь говорят: старшака – всё делалось.
Артём быстро оделся и, уже взявшись за ручку двери, обернулся.
– Я не знаю, когда буду.
– Как следует учись, – напутствовал его дед. – Савельцевы никогда хуже других не были.
Артём улыбнулся. Вчера дед это же Лильке с Санькой говорил. А ему перед кулачным боем на Масленицу. Тогда он всех вышиб, кто против него стоял. И сегодня… будет не хуже.
К Культурному Центру со всех концов города собирались люди.
