понимать, покачала головой.
– Нет, можете называть меня по имени.
По классу прошёл лёгкий неопределённый шум. Тим, кивнув, сел.
– Могу ли я, – спросила теперь Джинни, – обращаться к вам так же просто по имени?
В ответ смущённые улыбки и кивки.
– Хорошо, – уже свободно улыбнулась Джинни. – тогда продолжим.
Недоразумение благополучно разрешилось, но Эркин продолжал хмуриться. Да, Тим – молодец всё на свои места поставил, а он… он ведь знает Джинни, мисс Дженнифер Джонс, знает её мать, они их соседи, всё всегда было нормально, и на беженском новоселье он у них был, так чего же, что не так? Он слушал объяснения Джинни, послушно открывал книгу, даже успевал удивиться, что многие буквы совсем как русские, а читаются по-другому. А думал о другом. Чего он боится? Почему страх не проходит?
И прозвеневший звонок не вывел его из этого состояния.
– А и впрямь труднее русского, – сказал, закуривая, Павлов.
– Угу, – кивнул Трофимов. – Написано «а», а читай «эй».
– Нет, так буква называется, – поправил его Тим. – А читается по-разному.
– Оно и есть, – Трофимов вздохнул. – Трудно будет.
Эркин слушал, кивал и хотел одного: чтобы всё это кончилось.
Зазвенел звонок, и они вернулись в класс.
Второй урок, к общему удивлению, был легче. Джинни писала на доске короткие слова, а они хором читали их, поправляя друг друга. Тим в своём углу писал заданное ему упражнение на неправильные глаголы. И опять… Эркин делал всё со всеми, как все, но всё то же ощущение тупого страха не оставляло его. Да что с ним такое, чёрт побери?! Ведь дело не в том, что она белая. Он что, первый день на свободе, что ли? В лагере уже и смотрел прямо, и говорил, и знает же он её. В чём же дело?
В конце урока Джинни проверила тетрадь Тима и очень обрадовалась тому, что он справился с заданием без ошибок, потом сказала, кому что делать дома, и поблагодарила класс за работу. Они дружно встали, провожая её, и начали собираться.
– Уф-ф, – Денисов складывал учебники и тетради в обычную матерчатую сумку, – ты смотри, как круто.
– Учёба, – Тим аккуратно уложил книги и застегнул офицерскую сумку на длинном ремне, – учёба и есть. Не легче работы.
– Да уж! – засмеялся Трофимов. – А в пятницу шесть уроков будет. Вот где попашем.
– Попашем, – кивнул Эркин.
На улице было темно, под ногами визжал по-зимнему снег. Артём сразу простился и убежал в Старый город. Туда же свернули жившие, оказывается, в соседних проулках Андреев и Иванов. Новиков и Павлов – негры со стройки – жили в строительном общежитии и тоже быстро простились. Остальные шли вместе. Шли молча, переживая, пересиливая странную непривычную усталость.
– Да, – вздохнул, наконец, Аржанов, – теперь по пятницам пива не попьёшь.
– Точно, – не удержался от улыбки Эркин.
Засмеялись и остальные.
– Да уж…
– Компанию ломать придётся…
– Ну, это уж как объяснишь…
Отстал Аржанов, живший с женой в меблирашках, весной они собирались ставить свой дом, а пока и так перебиться можно, и деньги для стройки и обустройства как раз придержать. Постепенно отделились и остальные. Тим и Эркин шли теперь вдвоём.
– Тебя кто учил? – спросил вдруг Тим.
– Русскому? – уточнил Эркин и улыбнулся. – Жена. Женя.
– Повезло, – хмыкнул Тим. – А меня хозяин. Отметки плетью ставили.
– Понятно, – кивнул Эркин. – Питомниковая школа известна.
Тим покосился на него и промолчал.
В учительской стоял общий весёлый шум. Джинни, прижимая к пылающим щекам ладони, в который раз рассказывала, как всё было, и пыталась объяснить, почему так важно, будут её называть «мэм» или нет. Но и у остальных, у каждого было что рассказать. Наконец разобрались, сверили все списки, поздравили друг друга с самым трудным днём…
– Завтра дошкольники…
– Ну, это уже элементарно…
– Хотя тоже возможны нюансы…
– Ну, что вы, с сегодняшним несравнимо.
– Да, конечно, у взрослых своя специфика.
– А у неграмотных…
– Там ещё и с языком проблемы.
– Разговорной речью, конечно, все владеют, но уровень…
– А в начальном…
– Да, одни репатрианты.
– Ну, правильно, вы вспомните, когда у нас ввели обязательное начальное? И когда был полный охват установлен. Даже с незаконченным средним теперь редкость.
– Заявляют один класс, а знания, как минимум, на два класса меньше.
– Да, но это не обман, а самообман.
– Помнят, что учились, но уже не помнят, чему выучились.
– Знания фрагментарны.
– Вы рассчитывали на систематичность? Завидую вашему оптимизму.
– Да, это было бы уже слишком…
И наконец решили идти по домам. Завтра тоже будет день.
На улице Джинни вдохнула холодный воздух и рассмеялась над своими сегодняшними страхами.
Артём шёл быстро, не из страха перед опозданием, а просто… просто тело требовало движения, и было легко, и не хотелось ни с кем говорить. Он потому и убежал от всех, хотя уже знал, что не один из Старого города, но сейчас в одиночку на тёмной улице, он сам с собой. «Жизнь полосатая, полоса хорошая, полоса плохая», – говорила мамка и добавляла, что будет и у них хорошая полоса. Неужели он добрался до этой полосы? У него есть семья, дом, хорошая, по силам, необидная и с хорошим заработком работа, и он теперь учится. Надо будет сумку для учебников купить, и ещё две тетради, в линейку, это не очень дорого, пустяшные траты. Неужели всё теперь будет хорошо? Как обещала мама, мама…
…Шершавые ладони скользят по его лицу и телу, обтирая влажной тканью. Впервые его трогают вот так, без боли и насмешки.
– Полегчало, сынок?
Это он сынок? Это его так назвали?! Он с трудом поднимает веки. Круглая от повязанного платка голова, огромные, кажущиеся тёмными глаза.
– Д-да, – выдавливает он и, уже не помня ничего от боли: – Кто вы?
– Ты спи, – не отвечают ему. – Сейчас укрою тебя, поспи, вот так…
…Артём, не меняя шага, сгрёб с углового столба чьего-то забора снежную верхушку, протёр снегом горящее, как тогда, лицо. Дед потом как-то рассказывал, что они нашли его в брошенном имении, в сарае, горящим, в беспамятстве.
– Ты ещё долго не узнавал никого, – вспоминал дед. – Всё спрашивал, кто мы, боялся всех, плакал, – и, вздохнув, заканчивал: – Страшное дело тиф этот, иные до смерти сгорают. Хорошо, что оклемался.
И он кивал, соглашаясь. Начал говорить что-то одно – этого уже и держись. Правду он только Морозу рискнул сказать, но тот сам спальник, всё понимает. А для всех других… Для всех он – дедов внук, нагулянный сынок покойной дочери, что по молодости наглупила, да и понеслась по всем кочкам, вот и непохож на
