Теперь жалкое создание очутилось прямо под ней, в данный момент недосягаемое для её жала и когтей. Обширное, гнилостно светящееся брюхо Раконы возвышалось над Сэмом, который был почти сражён исходящей от него вонью. Однако его ярости хватило ещё на один удар, и, прежде чем она успела опуститься и расплющить дерзкого мелкого наглеца, он рубанул эльфийским клинком по её телу с силой отчаяния.
Но Ракона была не такой, как драконы, на ней не было мягких мест, за исключением глаз. Её древняя шкура была шишковатой, изрытой язвами, но постоянно утолщающейся изнутри слой за слоем зловещего роста. Лезвие оставило на ней ужасную, глубокую рану, но и человек не смог бы пронзить эти отвратительные складки, будь даже меч скован эльфами или гномами и держи его рука Берена или Турина. Ракона дёрнулась от удара и воздела огромный мешок своего брюха высоко над головой Сэма. Из раны, пенясь и пузырясь, выступил яд. И снова, сгибая колени, она опустила своё громадное тулово на хоббита. Слишком рано. Ибо Сэм всё ещё стоял между её ног и, бросив свой собственный меч, двумя руками поднял остриём вверх эльфийский клинок, чтобы отразить эту ужасную кровлю: и так Ракона по собственной злобной воле со всего маху, с силой более мощной, чем в руке любого воина, насадилась на жгучее остриё. Глубже, глубже проникало оно, пока Сэма медленно вжимало в землю.
Такой боли Ракона не чуяла, и не снилось ей, что почует, за всю свою долгую, исполненную зла жизнь. Ни самый могучий воин древнего Гондора, ни взбешённый орк, загнанный в западню, никогда не могли так долго сопротивляться ей или вонзить клинок в её драгоценное мясо. Дрожь пробежала по ней. Снова вздёрнувшись, корчась от боли, она подобрала под себя скрюченные ноги и отскочила назад судорожным прыжком.
Сэм упал на колени рядом с головой Фродо, его чувства смешались от гнилого зловония, обе руки всё ещё стискивали рукоять меча. Сквозь туман в глазах он смутно различал лицо Фродо и, борясь за своего хозяина, упорно преодолевал своё обморочное состояние. Он медленно поднял голову и всего в нескольких шагах увидел Её, уставившуюся на него, клюв, брызжущий ядовитой слюной, и зелёную слизь, сочащуюся из её раненного глаза. Она пригнулась там, распластав по земле дрожащее брюхо, и подрагивая крупными суставами громадных ног, словно собираясь с силами для очередного прыжка: в этот раз, чтоб раздавить и ужалить насмерть, — не впрыснуть маленькую порцию яда, чтобы прекратить трепыхание своей жертвы, нет; на этот раз убить, а затем разорвать.
И в то мгновение, когда Сэм сжался, глядя на неё и читая свою смерть в её глазах, к нему, словно подсказка далёкого голоса, пришла некая мысль; он пошарил левой рукой по груди и нашёл, что искал: холодный, твёрдый и удивительно реальный на ощупь в этом призрачном мире ужаса фиал Галадриэли.
— Галадриэль! — слабо проговорил он, и затем услышал далёкие, но удивительно ясные голоса: клики эльфов, когда они шли под звёздами в таких родных тенях Шира, и музыку эльфов, которая доносилась до него сквозь сон в Каминном зале в доме Элронда:
Гилтониэль! А Элберет!
А потом язык его ожил, и голос его воскликнул на наречии, которого он не знал:
А Элберет ГилтониэльО менель палан-дириэль,Ле наллон си ди’нгурутос!А тиро нин, Фануилос!
И с этими словами он, шатаясь, поднялся на ноги и снова был Сэммиумом, хоббитом, сыном Хамфаста.
— Ну, погоди, мразь! — крикнул он. — Ты ранила моего хозяина, скотина, и ты заплатишь за это! Мы пройдём, но сперва мы разделаемся с тобой. Ну, давай, и попробуй вот этого ещё раз!
И, словно его неукротимый дух вложил свою мощь в движение, фиал внезапно вспыхнул в его руке, как белый факел. Он пылал, как звезда, которая, сорвавшись с небесного свода, пронизывает тёмный воздух нестерпимым светом. Никогда ещё такой ужас с небес не обжигал морды Раконы. Сияние проникло в её раненую голову, опалив её непереносимой болью, и чудовищная зараза света мгновенно перенеслась от глаза к глазу. Она опрокинулась навзничь, ослеплённая этой внутренней молнией, колотя по воздуху передними лапами, с агонизирующим разумом. Затем, отвернув свою изувеченную голову, откатилась на бок и начала медленно, нога за ногой, отползать назад, к отверстию в тёмном утёсе.
Сэм наступал. Он шатался, как пьяный, но он наступал. И Ракона наконец струсила, сжалась, признав своё поражение, и, дёргаясь и трепеща, постаралась удрать от него. Она добралась до дыры и втиснулась в неё, оставив полосу желто-зелёной слизи, как раз в тот момент, когда Сэм нанёс последний удар по её волочащимся позади лапам. Затем он упал.
Ракона исчезла. Долго ли лежала она в своём логове, лелея боль и злобу, и, излечившись изнутри за долгие годы тьмы, восстанавливала фасеточные глаза, пока голод, подобный смерти, не принудил её снова раскинуть свои чудовищные сети в лощинах Чёрных гор, этого истории не сообщают.
Сэм остался один. Когда вечер Безымянной страны сгустился над местом битвы, он устало подполз обратно к своему хозяину.
— Хозяин, дорогой хозяин, — произнёс он, но Фродо не отозвался.
Когда он без оглядки нёсся вперёд, ликуя, что освободился, Ракона с ужасающей скоростью настигла его со спины и одним быстрым ударом ужалила в шею. Теперь он лежал бледный, не слыша голоса, и не двигался.
— Хозяин, дорогой хозяин, — повторил Сэм и долго молча ждал, тщетно прислушиваясь.
Затем так быстро, как только мог, он перерезал стягивающие Фродо верёвки и прижал голову к его груди и устам, но не смог уловить ни дуновения жизни, ни слабейшего трепета сердца. Он много раз растирал руки и ноги хозяина и касался его лба, но всё было холодным.
— Фродо, мистер Фродо! — позвал он. — Не бросайте меня здесь одного! Это ваш Сэм зовёт вас. Не уходите туда, куда я не смогу последовать за вами! Проснитесь, мистер Фродо! О, Фродо, проснись! Горе, горе! Проснись!
Затем гнев обуял его, и он в ярости бегал вокруг тела своего хозяина, пронзая воздух, колотя по камням и выкрикивая вызов. Вскоре он вернулся и, склонившись, вгляделся в лицо Фродо, белеющее на земле в сумраке, и внезапно понял, что находится в картинке, которая открылась ему в зеркале Галадриэли в Лориэне: Фродо с бледным лицом, лежащий в глубоком сне под большим тёмным утёсом. Или он тогда подумал, что в глубоком сне.
— Он мёртв! — сказал Сэм. — Не спит, мёртв!
И, когда он произнёс это, словно слова вновь привели в действие яд, ему показалось, что лицо приобрело бледно-зелёный оттенок.
И тут чёрное отчаяние обрушилось на него, и Сэм склонился до земли, и надвинул свой серый капюшон на голову, и ночь окутала его сердце, и больше он ничего не помнил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
