— Что вы хотели?
— Мне нужно видеть Сару.
Маленькая пауза.
— Ее нет.
— Я знаю, что она дома. Ее вчера выписали.
Соседка подалась вперед, выпятив грудь с самым воинственным видом.
— Я знаю, кто вы!
— Слушайте… э-э… Вас как зовут?
Она посмотрела на меня с подозрением, словно, узнав ее имя, я обрету над ней тайную власть, но наконец ответила:
— Кэрри. Она все равно не хочет вас видеть.
— Это понятно. Я и сам себя видеть не хочу. Вы хорошо поступаете, что не пускаете меня. Вы настоящая подруга. Но я пришел по делу. Я хочу все исправить.
— Ах, простите, не узнала в вас Иисуса, — съязвила девица.
С лестницы из гостиной послышался слабый голос:
— Кэрри, кто там?
— Это тот парень, — ответила Кэрри. — Юрист.
— Студент с юридического, — поправил я.
— Я не впущу его, — объявила Кэрри.
После долгой паузы Сара сказала:
— Все нормально, пусть войдет.
Кэрри прищурилась:
— Ну и пожалуйста. — Она отступила в сторону.
Я прошел в опрятно обставленную гостиную, полную противоположность пещере философа Майлса. Мебель была сборная — такую доставляют в картонных упаковках, и человек обходится ею в период ученичества. В одну из спален вела дверь из гостиной, другая была на втором этаже. Сара ждала меня на верхней площадке лестницы, стоя за дверью. Я видел половину ее лица, один яркий ореховый глаз и розовую щеку.
Набрав воздуха в грудь, я пошел по ступенькам.
На верхней площадке я увидел ее, залитую солнечным светом. Она ослепляла без всякой косметики и украшений. Ее щеки покраснели, глаза сверкали. Она казалась сразу и свойской, и пленительной, как девчонка-сорванец, которую знаешь всю жизнь, и только на выпускном балу до тебя доходит, что она красавица.
— Сара, — начал я, но она отошла от двери, оставив ее открытой, села на кровать и обхватила колени, кивнув мне на стул у письменного стола. — Спасибо, — сказал я.
Речи, которые я сочинял по дороге, сейчас казались мне неуместными, неубедительными и ребячливыми. Поэтому я просто смотрел на нее. Сара тоже молча смотрела на меня. Комната у нее была уютная, со светло-желтыми стенами, украшенными офортами Делакруа на парижские темы: колесо обозрения, церквушки на вершинах холмов, дети в шарфах в снегу, теплые оранжевые окна. Но я обратил внимание на картонную коробку с книгами на полу. Рядом громоздились коробки со свитерами, носками, папками. Она что, съезжает? Сверху на книгах лежал пластмассовый мозг с подписанными извилинами и всякими зонами, которых я не отличал друг от друга.
Наши взгляды встретились. Между нами возникло напряжение, но я заметил в ее глазах любопытство. Значит, она хотела, чтобы я что-нибудь сказал. Я с удивлением увидел, что у меня дрожат руки.
Показал на модель мозга:
— Можно?
Сара вздохнула в переплетенные руки:
— Отчего же нет?
Я повертел мозг в руках. Сделанный из резины, он приятно пружинил под пальцами.
— А что, часть моего мозга действительно называется Сильвиевой щелью?
Она кивнула.
— Похоже на название зловещей местности, где можно встретить ведьму. Или говорящего волка.
«Перестань болтать», — приказал я себе. Сара долго смотрела на меня, затем кивнула на резиновый мозг:
— Там еще и передняя комиссура есть.
— Где комиссары покупают зубную пасту.
— И поясная извилина.
— А это звучит как модный танец. Всеобщее помешательство на «Поясной извилине».
— А куда деваться. — Уголки ее губ чуть дрогнули в улыбке. Затем Сара вспомнила, зачем мы здесь, по лицу ее пробежали неуловимые струйки, и взгляд стал жестким. Мы вернулись на исходные позиции. Сара помолчала. Когда она заговорила, ее голос звучал безжизненно.
— Я ушла из интернатуры.
Она говорила без упрека, но ее слова все равно подействовали на меня как пощечина.
— Мне очень жаль.
Сара пожала плечами:
— Мне предложили на выбор увольнение или служебное расследование. Я не хочу подводить отца.
— У меня нет слов. Я очень виноват.
Сара закрыла глаза и потерла виски.
— После процесса я думала только о том, как ненавижу тебя.
Я начал говорить, что все понимаю, но увидел ее лицо и закрыл рот.
— Пойми, это была не просто острая неприязнь. Я хотела… Я целую неделю изобретала способы убить тебя. Я винила тебя за все плохое, что случилось в моей жизни. А вчера, вернувшись домой, поняла, что устала ненавидеть тебя. И тогда кое-что осознала. Я почувствовала облегчение.
— Что?
Сара улыбнулась:
— Эта тайна… Она меня убивала. Понемногу каждый день. Словно я всю жизнь построила на лжи, и каждый день обман усугублялся, не оставляя мне выхода. — Она посмотрела на меня. — Это я пытаюсь сказать, что прощаю тебя.
Странно, но легче мне не стало. Наоборот, стало хуже.
— Но я не прощаю сам себя.
Ее взгляд снова стал таким, что я невольно вообразил больничную палату и Сару в роли медсестры, склонившуюся над раненым.
— Ты просто делал свою работу, — сказала она.
Я покачал головой:
— Возможно, был иной способ… Обязательно ли было так поступать?
— Я же лгала.
— Знаю. — Я закрыл глаза. — Нужно время, чтобы это понять.
— Ну, — улыбнулась она, — жизнь у тебя не завтра кончается…
Я кивнул. Если бы не мой утренний проблеск здравого смысла, со словами Сары можно было и поспорить. Но сейчас я видел иной путь. Я глубоко вздохнул, надеясь, что не сорвусь и скажу сейчас все как надо.
— Я тебе кое-что принес.
У нее стал удивленный и даже скептический вид.
— Я не могу изменить то, что сделано. Так что это просто символ моих извинений.
— Хорошо, — выжидательно сказала Сара.
— А это не здесь.
— Что?!
— За этим надо съездить.
— Ты разыгрываешь меня?
— Нет.
— И где же это?
— Пока не скажу, но ехать придется на поезде.
— Ты не сошел с ума?
Мы оба ждали, кто первым дрогнет и опустит взгляд. Но оба выдержали.
— Ты точно с ума сошел.
— Знаешь, что я подумал в тот вечер, когда мы познакомились?
Сара покачала головой.
— Я подумал, что мы разучились отдыхать.
— А по-моему, тебе хотелось сказать, что у меня красивые глаза.
— Ты казалась такой печальной. Я хотел развеселить тебя.
— Почему?
Наверное, я покраснел, потому что Сара сказала только «О!» и отвела взгляд.
— Слушай, сегодня утром у меня на банковском счете было двести долларов. Сейчас осталось двенадцать. Чтобы дотянуть до конца семестра, придется, наверное, сдавать кровь под разными именами. По крайней мере съезди посмотри, ради чего я все просадил!
— Итак, — негромко сказала она, — я перед выбором: либо поехать куда-то с парнем, разрушившим мою карьеру, либо остаться дома и думать о том, что у меня нет ни работы, ни друзей, ни денег, ни планов. Я правильно поняла?
Я промолчал.
— Судьбоносный денек, — покачала она головой.
Я ждал.
— Кгхм… — произнесла наконец Сара. — Я любопытна. — Она встала и оглядела печальную картину неоконченных сборов. — Любопытство пересиливает.
Полчаса мы ехали в поезде. Сара почти все время смотрела в окно на мелькавшие поселки и поля. Я видел оранжево-синий отсвет на ее лице.
Заговорила она только однажды. Повернулась ко мне и сказала:
— Если ты психопат и задумал убить меня, не трудись. Ты меня уже уничтожил.
На этом она снова отвернулась к окну.
Потом мы спустились в метро и еще несколько кварталов шли пешком по яркому людному городу. Все казалось радостным, оживленным. Сара не спрашивала, куда мы идем, но когда мы вышли на широкую площадь с фонтаном перед стеклянным храмом, ее лицо осветилось узнаванием и удивлением.
— Ты знаешь, где мы? — спросил я.
Она кивнула.
— Ты здесь бывала?
Она покачала головой.
Сара оглядывалась, стараясь вобрать взглядом всю площадь: мужчин в черных галстуках, женщин в королевских платьях. В ее глазах появился отсвет чуда. Это было божественно. Перед нами стеклянная стена заключала два огромных изображения ангелов, каждое под сотню футов высотой, — красный и желтый ангелы, тянущиеся к небу. К раю. Мы прошли мимо фонтана к главному входу «Метрополитен-опера».
— Как здесь красиво! — воскликнула Сара.
— Пойдем.
— Мы что, зайдем в театр?
Я кивнул.
— На оперу?
Я кивнул. Ее лицо выразило восторг.
— Ты как ребенок, — улыбнулся я.
Мы прошли через огромный вестибюль, обитый красной тканью и сверкающий золотом, подождали, пока старик в смокинге надорвал наши билеты, и сели под стеклянными люстрами. Они напоминали распадающиеся звезды, испускающие слабый белый свет.
Сара жадно оглядывала все вокруг.
— Как ты узнал, — спросила она, — что я люблю оперу?
