И следом вспомнил, что там же примерно три месяца назад он поддался на уговоры настырной тетки и купил у нее кентуки для дяди, а потом отправил с кем-то из знакомых. С тех пор Клаудио с дядей ни разу не разговаривал.
Медсестра продолжала:
– Не думаю, что он переживет нынешнюю ночь. – Она бросила взгляд на часы. – Через двадцать минут мое дежурство закончится, но прежде я должна кое-что вам объяснить.
Клаудио поставил чашку на стол.
Женщина показала ему, где лежит морфий и как его колоть. Продиктовала, как ее найти, и дала номера “скорой помощи” – на всякий случай, хотя и намекнула, правда, очень осторожно, что пора уже дать дяде уйти. Вручила конверт, который отец Клаудио оставил для него на прошлой неделе, когда тоже побывал в Буэнос-Айресе, чтобы проститься с братом.
– Твой отец сказал, что здесь все, что может понадобиться тебе для похорон.
И только тут Клаудио ясно осознал, что на него свалится еще и это. Темный и липкий ком, застрявший у него где-то между грудью и горлом, появился еще в аэропорту, но сейчас не давал дышать. Клаудио сделал вдох и остановил ком. Потом сказал себе, что комом он займется позже.
Медсестра ушла, и Клаудио немного постоял посреди гостиной. Стало ясно, что на самом деле не так-то просто вбежать в соседнюю комнату и обнять дядю. Оттуда доносилось его натужное дыхание, и теперь, когда Клаудио знал, что это не храп, выносить такие звуки было совсем тяжело. А они делались все громче, все надрывнее.
Внимание его привлек какой-то шум на кухне, и Клаудио поспешил туда, а не в комнату дяди. Наверное, медсестра забыла что-нибудь выключить. Он заглянул в дверь. Шум был мягкий, прерывистый и неровный. Увидев кентуки, Клаудио все понял. В Тель-Авиве кое-кто даже прогуливался с такими зверьками по улицам, но Клаудио никогда не обращал внимания на то, какой звук они издают при движении. Кентуки спрятался под маленький обеденный столик. Клаудио нагнулся и позвал его, пощелкав пальцами, но тот не только не подошел к нему, а, наоборот, отодвинулся еще дальше. Индикатор, находившийся между задними колесами, светился красным, однако кентуки, судя по всему, не собирался подниматься на зарядное устройство. Мало того, он устремился в противоположный угол кухни. Клаудио это показалось странным, но много ли он вообще знал об этих приборах? Он опять сделал несколько шагов в сторону кентуки. Тот смотрел на незнакомца и не двигался, отступать ему было уже некуда. Клаудио дотронулся до него пальцем и несколько раз мягко постучал по лбу. Ему ни разу не доводилось как следует разглядеть кентуки, и он тотчас задался вопросом, что подумали бы его преподаватели в области нанотехнологий из Института имени Вейцмана, узнай они, что он в приступе тоски и нежности подарил своему дяде такую вот забаву.
Клаудио вернулся в гостиную, но из-за дядиных хрипов решил выйти через стеклянную дверь на балкон. Сюда хрипы доносились через окно. Два широких деревянных щита служили балконным ограждением, но не доходили до пола. Клаудио положил на них локти и выставил наружу, в пустоту, носки своих ботинок. Он всегда, с самого детства, так поступал, оказавшись на этом балконе. Внизу, на проспекте Кабильдо, машины замерли на светофоре. Клаудио скучал по Буэнос-Айресу, но сейчас, стоя здесь, вдруг почувствовал тоску и по своему новому городу. Если верить картам Google, Клаудио жил теперь на расстоянии в 11 924 километра от дома, где прошло его детство, хотя уже много лет как этого дома детства тоже не существовало.
Клаудио буквально заставил себя вернуться в гостиную. Тянуть больше было нельзя, и он заглянул в комнату дяди. Тот был аккуратно, по самую грудь, накрыт одеялом, голову он как-то странно запрокинул назад, видно, такая поза облегчала доступ воздуха в легкие. Клаудио немного постоял на пороге, поразившись, насколько тихо дышал сейчас сам. Наконец он отважился сделать шаг в сторону кровати.
– Привет, – сказал Клаудио.
Сказал он это только потому, что, как ему казалось, дядя уже не мог его услышать. Но тут дядина правая рука поднялась, и открытая ладонь поманила его. Клаудио сглотнул слюну. Пододвинул стул к кровати и сел.
– Мне понравился твой кентуки, – сказал Клаудио.
И тут дядя сделал движение, совершенно немыслимое в его состоянии, – он поднял обе руки и вытянул их в сторону окна. Легкая гримаса исказила исхудавшее до неузнаваемости лицо, а потом руки бессильно упали на одеяло и легли вдоль тела.
– Тебе нужен еще морфий?
Кажется, он первый раз в жизни произнес это слово. Дядя не кивнул и не отказался, но по его хрипам Клаудио знал, что он еще жив. Зачем умирающий с таким отчаянием указывал на окно? Племянник огляделся по сторонам. На стеллажах, полках и столах, где у дяди обычно грудами лежали книги и партитуры, теперь царил идеальный порядок, там стояли пузырьки, хранились таблетки, вата, салфетки и пеленки. На прикроватной тумбочке Клаудио увидел единственную, пожалуй, личную вещь. Там стояла, почти касаясь подушки, металлическая коробка размером чуть больше ладони. Племянник не помнил, чтобы видел ее раньше, и подумал, что это что-то вроде сувенира, привезенного из какого-нибудь экзотического города на Ближнем Востоке – одного из тех, где дядя всегда мечтал побывать. Клаудио захотелось взять коробку в руки, но он этого не сделал, так как боялся потревожить дядю. Он просидел там еще двадцать минут, до сих пор чувствуя где-то у себя внутри запах самолетной еды.
Когда дядя перестал дышать, пальцы его ног у другого края кровати напряглись. Клаудио вскочил со стула, отошел подальше и какое-то время боялся пошевелиться. Но царившая вокруг тишина помогла ему успокоиться, потом внизу, на проспекте, машины постепенно снова пришли в движение. Клаудио позвонил в похоронное бюро, там пообещали прислать врача, чтобы тот еще сегодня выписал свидетельство о смерти, а за телом они приедут вечером. Клаудио вернулся к кровати и с головой накрыл покойного простыней. Странно, он заранее знал, как тяжело будет переживать эту смерть, но сейчас ничего не чувствовал.
Он взял в руки металлическую коробку и открыл. Было слышно, как на кухне тихо шумит моторчик кентуки. В коробке лежали написанные от руки письма. Может, на арабском, а может, на иврите, Клаудио вряд ли сумел бы различить два эти языка. В письмах то и дело мелькало имя дяди, уж имя-то он узнать мог. А еще в коробке лежало маленькое пластмассовое колечко, похожее на игрушечное, к тому же сломанное. Под письмами он нашел фотографии. Фотографии мальчика лет двенадцати. На всех снимках мальчик был одного возраста, а сделаны они были вроде бы в какой-то комнате или
