на часы. Если Алина подождет минутку, можно будет выйти отсюда вместе и немного прогуляться.
Алине была просто необходима и эта прогулка, и чья-нибудь компания, но она не была готова прямо сейчас начать обсуждать то, что с ней совсем недавно произошло. Она с удовольствием отметила, что солнце больше не палило и со стороны Оахаки дул свежий ветерок. Через два квартала от арт-резиденции, прямо напротив церкви располагалась аптека, при ней имелось кафе-мороженое, и оно было еще открыто. Во всем поселке только к этому заведению, пусть и с натяжкой, можно было отнести название “кафе”, и официант немедленно вышел, чтобы протереть для них единственный столик, стоявший на тротуаре.
– Он извращенец, – сказала Алина, помешивая ложечкой чай в чашке, – от этого чертова кентуки просто нет спасения. Я его уже возненавидела.
– Тебе перестал нравиться Полковник Сандерс? – Кармен прикрыла глаза и подставила лицо под последние солнечные лучи. Было непривычно видеть ее не на фоне библиотечных полок, а здесь, на улице. – Но ведь всегда можно дать ему пинка под зад и отправить куда подальше?
Но Алине хотелось сейчас совсем другого. Ей хотелось расслабиться, хотелось самой и по собственной воле решать, когда и кому можно разгуливать по ее комнате и по ее жизни. Возмутительно, что вовсе не “хозяин” устанавливает режим такого общения.
Они поговорили о книгах и заказали еще по чашке кофе.
– А это ты видела? – Кармен кивнула в сторону помещения аптеки.
По телевизору передавали шестичасовые новости, и начались они с показа стоявшего на столе кентуки.
– Они каждый вечер вот так включают кентуки.
Двое ведущих жестами давали ему понять, что он должен сейчас сделать, и тот их слушался, словно речь шла о дрессированной собаке.
– Если человек, который управляет в данный момент кентуки, позвонит в программу и сможет доказать, что именно он заставляет его двигаться, то он выиграет полмиллиона песо. Представляешь? Их ему в тот же день без лишних разговоров и выдадут.
Потом они купили мандаринов, и Кармен угостила Алину мороженым. Какое-то время женщины шли молча, каждая сражалась со своим тающим мороженым.
Когда Алина вернулась в комнату, кентуки там не было. Значит, Свен побывал здесь, а потом опять ушел. Алина поняла это по чистым чашкам и открытым окнам – проветривание было одной из великих страстей художника, – но в первую очередь по тому, что табуретка, на которой она оставила ворона, опять была задвинута под стол, а телефон лежал на кровати с ее стороны. Порой Алина передвигала какие-то вещи исключительно из удовольствия менять их местами, и поначалу Свен это замечал и в свою очередь тоже что-то двигал, чтобы дать ей знать, хоть и таким вот условным способом, что способен уловить смысл происходящего вокруг него. И это была очень милая форма для выражения обиды. Алина тотчас опять закрывала окна, переставляла его ботинки к другой стороне кровати, а свои собственные босоножки – туда, где раньше стояли они. Зубную пасту подменяла каким-нибудь кремом из аптечки и раскладывала на прикроватной тумбочке в новом порядке записные книжки и блокноты Свена, к которым он всегда относился очень ревниво. Он, надо отметить, отвечал ей куда менее изобретательно, и Алина даже с трудом замечала эти его так называемые ответы. “Ага, – думала она, – он перенес мои щетки из ванной на кухню, да, очень остроумно”. А порой спрашивала себя, не сама ли сделала это по рассеянности. Сейчас Алина печально улыбалась, стоя посреди приведенной в порядок комнаты, и пыталась угадать, не следует ли отсутствие кентуки считать каким-нибудь особым знаком от Свена, то есть попыткой, хотя и очень невразумительной, опять сдвинуть что-то с привычного места?
Она решила снова выйти на улицу. Почему ее беспокоила мысль о том, что Свен с кентуки проведут какое-то время вместе и наедине? Потому что художник в один миг запросто испортит всю ее работу, ведь достаточно показать ворону листок бумаги с написанным там электронным адресом, чтобы прирученный домашний питомец снова превратился в похотливого старикана. Она спустилась вниз, пересекла общую кухню и общую гостиную. Час был самый неудачный: в это время художники имели обыкновение сновать туда-сюда и заполнять собой все пространство. Кто-то играл в настольный футбол, кто-то дремал, сидя на длиннющем диване перед экраном проектора. Кто-то ел, стоя у открытой дверцы холодильника, кто-то истреблял запасы продуктов из встроенных шкафов. Помощница Свена, затянутая в бархат цвета фуксии, накручивала себе волосы на бигуди, болтая с русским писателем, приехавшим сюда на прошлой неделе. Алина прошла через последнюю комнату, где публика делала ставки, окружив двух кентуки, которые наперегонки бежали к большому окну.
Алина пересекла выставочный зал. Уже была демонтирована инсталляция из прозрачных паранджей – творение франко-афганской художницы, проживавшей в Нью-Йорке. И впервые зал показался Алине просторным. Потом она попала в зону мастерских. Некоторые художники еще работали. Там и сям горел свет. Сумасшедшая дама, делавшая инсталляции из пробки, пела реггетон, держа у рта вместо микрофона что-то напоминавшее погашенный карманный фонарик. В следующем зале пара чилийских фотографов работала, склонившись над гигантографией, и каждый орудовал резцом со своей стороны. Алина прошла мимо еще двух мастерских и остановилась перед дверью третьей. На обычном листке бумаги было написано: “Свен Гринфорд”. Это был его почерк. Она постучала, но никто не ответил. Тогда Алина вошла и включила свет. Помещение, как и следовало ожидать, было чистым, повсюду царил безупречный порядок. Матричные доски были по размерам выстроены вдоль окна, а множество двуцветных монотипий сушились на главном столе. Но чего она никак не ожидала тут найти, так это трех коробок, занимавших стол у задней стены. Трех белых коробок, точно таких же, как та, из которой не так давно она сама достала своего Полковника Сандерса. Алина полюбопытствовала. Коробки были пустые. Рядом лежала инструкция. Но судьба еще двух инструкций оказалась совсем иной: страницы из них кто-то вырвал и разложил по столу, и на каждой с помощью красной туши был оставлен отпечаток пальца. Так всегда работал бедный Свен, сколько она его знала. Он выставлял только ксилографии и монотипии – достаточно большие и серые, чтобы замаскировать следы его бездарности. И тем самым Свен изменял своей истинной мечте – “потрясти художественный рынок”. Об этом он говорил всякий раз, когда выпивал лишнего, твердя словно заклинание: “Нужно создать гениальную инсталляцию! Гениальную инсталляцию!” Но – возможно, к счастью – любые попытки воплотить эту мечту в жизнь в итоге оказывались настолько неудачными, что охлаждали его пыл.
Алина миновала мастерские и двинулась в сторону жилых комнат. Так куда же все-таки подевались Свен с Полковником? Почему Свен сразу не сообщил ей, что у него появился новый проект, связанный с кентуки?
