момента захвата Лениным и его сторонниками власти меньшевики действовали как законная оппозиция, надеясь получить свою долю власти с помощью открытых выборов в Советы. Во время Гражданской войны, считая белых большим злом, чем большевиков, меньшевики выступали против вооруженного восстания с целью свержения большевистского режима и предупреждали, что исключат из своей партии любого, кто присоединится к контрреволюции. Например, Иван Майский, будущий советский дипломат, был исключен из меньшевистской партии после того, как стал членом антибольшевистского эсеровского правительства[119].
В 1921 году, обвиняя большевиков в деспотизме, меньшевики тем не менее были глубоко убеждены, что вооруженная борьба против правительства Ленина будет только на руку контрреволюции. «Социалистический вестник», эмигрантский журнал меньшевиков, разделяя отношение кронштадтских моряков к однопартийной диктатуре и политике военного коммунизма, отмежевывался от попыток кадетов и эсеров вмешаться в политическую жизнь России.
Итак, подведем итог. Русские эмигранты приветствовали восстание в Кронштадте и всеми силами стремились помочь мятежникам, каждый по-своему. В этом смысле обвинения в их адрес со стороны Советской России справедливы, чего нельзя сказать относительно обвинений в том, что они организовали восстание. Кронштадтское восстание с начала до конца было стихийным, независимым от внешних влияний движением. Со всей очевидностью доказано, что восстание не базировалось на заговоре. В русских кругах за границей созревал заговор, но заговорщики, разделяя чувства моряков к существующему режиму, не играли существенной роли в самом восстании. Национальный центр предвидел мятеж, строил планы по оказанию поддержки мятежникам и с помощью французов надеялся организовать линию поставки продовольствия, медикаментов, оружия, людских ресурсов. Основная задача центра состояла в том, чтобы принять на себя руководство восстанием и превратить Кронштадт в плацдарм для нового наступления на большевиков. Их расчеты не оправдались. Восстание вспыхнуло слишком рано, когда еще не начал таять лед, не были налажены линии поставок, не удалось заручиться поддержкой Франции и т. д. и т. п.
Нет ничего странного, что кадеты и эсеры пытались использовать мятеж в собственных интересах, но тон задавали моряки и их Временный революционный комитет. Только когда положение стало безнадежным, кронштадтцы обратились за помощью, поскольку были твердо уверены, что их пример вызовет массовое восстание на материке. Однако они так и не получили никакой помощи, хотя эмигранты прикладывали максимум усилий, стараясь поддержать мятежников. Не считая появления в Кронштадте 16 марта барона фон Вилькена, за время восстания у мятежников не было непосредственных контактов с потенциальными сторонниками. Нет никаких фактов, доказывающих связь эмигрантов с бывшими царскими офицерами, находившимися в Кронштадте.
Однако после подавления мятежа между эмигрантами и участниками мятежа было заключено некое соглашение, и руководителям мятежа удалось бежать в Финляндию. В мае 1921 года Петриченко и несколько его товарищей, размещенные в форту Ино, приняли решение пойти добровольцами в армию генерала Врангеля. Они написали письмо профессору Гримму, представителю Врангеля в Гельсингфорсе, выразив желание присоединиться к новой кампании по свержению большевистской власти и восстановлению завоеваний революции 1917 года. Моряки предложили программу действий как основу общего дела:
ЗЕМЛЮ КРЕСТЬЯНАМ.
НЕЗАВИСИМЫЕ ПРОФСОЮЗЫ РАБОЧИМ.
СВОБОДУ ДЕЙСТВИЙ КРОНШТАДТСКИМ БЕЖЕНЦАМ.
СНЯТЬ ПОГОНЫ С ФОРМЫ ВСЕХ РОДОВ ВОЙСК.
ПРИНЯТЬ ЛОЗУНГ «ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ, А НЕ ПАРТИЯМ».
Однако лозунг должен был использоваться только как «средство, пригодное для политического маневрирования», до тех пор пока не удастся свергнуть коммунистов. В случае победы устанавливалась военная диктатура, чтобы не допустить хаоса и анархии в стране. Последний пункт был явно предназначен лично Врангелю – что-то вроде подарка в знак благодарности. Единственное, на чем моряки настаивали с полной категоричностью, – это на том, что русский народ должен «сам для себя решить, какое хочет правительство»[120].
Гримм сразу согласился на эти условия, а спустя несколько недель пришел положительный ответ от Врангеля. Договор, похоже, вступал в силу. Летом 1921 года, если верить сообщениям советских чекистов, Петриченко в сотрудничестве с Гриммом и Вилькеном набрал группу моряков, сбежавших из Кронштадта, и тайком ввез их в Петроград. В нужный момент эта группа должна была принять участие в борьбе против коммунистов. Моряки действовали под руководством Петербургской боевой организации, возглавляемой В.Н. Таганцевым, профессором географии Петербургского университета, и связанной с Национальным центром. Рано или поздно армия Врангеля должна была начать действовать, но, прежде чем это произошло, Петербургская боевая организация была раскрыта и уничтожена.
Моряки, однако, не пали духом. В июне 1921 года на съезде Русского национального объединения, созванного по инициативе Национального центра, решался вопрос объединения эмиграции в походе против большевизма. Группа кронштадтских беженцев отправила из Финляндии письмо в адрес съезда, горячо одобрив принятую программу действий.
В архиве Национального центра есть секретный документ от 30 октября 1921 года, подписанный Петриченко и Яковенко, как председателем и заместителем председателя Временного революционного комитета, который наделяет полномочиями действовать в качестве представителя кронштадтских беженцев Всеволода Николаевича Скосырева для «координации активной работы с другими организациями, стоящими на платформе вооруженной борьбы против коммунистов»[121].
Все это, конечно, не доказывает, что между Национальным центром и Временным революционным комитетом была связь до и во время Кронштадтского мятежа. Скорее взаимный опыт горечи и поражений и общее стремление свергнуть советский режим руководили их желанием объединить усилия. Большевики упорно отрицали стихийную природу восстания, обвиняя в заговоре различные оппозиционные группы – от монархистов до анархистов, действовавших в сотрудничестве с секретными службами союзников, но не выдвигая никаких убедительных доказательств, подкрепляющих эти обвинения. Выступая 15 марта 1921 года на X съезде партии, Ленин сказал, что в Кронштадте «не хотят ни белогвардейцев, ни нашу власть»[122].
Упорно настаивая, что эмиграция сыграла важную роль в Кронштадтском восстании, Ленин признавал, что восстание не было простым повторением Белого движения времен Гражданской войны. По его словам, «кронштадтские события явились как бы молнией, которая осветила действительность ярче, чем что бы то ни было»[123]. Он рассматривал восстание скорее как признак непримиримых разногласий, грозящих отделить его партию от русского народа. Восстание отразило недовольство русского крестьянства, мелких собственников, которые не нуждались в государстве и хотели по собственному разумению распоряжаться своей землей. «Эта мелкобуржуазная контрреволюция, несомненно, более опасна, чем Деникин, Юденич и Колчак вместе взятые, потому что мы имеем дело со страной… в которой разорение обнаружилось на крестьянской собственности…»[124], а демобилизация выпустила на свободу огромное количество потенциальных мятежников.
Бухарин придерживался того же мнения. Намного опаснее Кронштадта, сказал Бухарин, «мелкобуржуазная зараза», которой часть рабочих заразилась от крестьянства. Она представляет большую опасность, чем какой-то генерал, поднявший военный мятеж в Кронштадте. Спустя несколько месяцев Бухарин опять вернулся к этой теме. «Теперь у нас есть документы, – сказал он, выступая на IV съезде Коминтерна в июле 1921 года, – которые ясно показывают, что белогвардейские центры
