Руина
Перевод А. Гелескула
Зов без ответа.Бродячий узник собственного тела.Таким был облик ветра.
Луна над головоювнезапно превратилась в конский череп,и воздух вызрел черною айвою.
В пустой оконной рамерассыпала свои бичи и звездыборьба воды с песками.
И видел я, как травы шли на приступ,и бросил им ягненка – и ягненокзаплакал на зубах у стрелолиста.
Взъерошивая перья и скорлупки,внутри повисшей капликружился прах растерзанной голубки.
И, не меняя цвета,отары туч лениво наблюдалиединоборство камня и рассвета.
А травы шли. Все ближе и все ближе.Любовь моя, они вспороли небои, как ножи, царапают по крыше.
Любимая, дай руки! Мы в осаде.По рваному стеклу разбитых оконкровь разметала слипшиеся пряди.
Одни лишь мы, любовь моя, остались.Отдай же свой скелет на волю ветра.Одни лишь мы, любовь моя, остались.
На волю ветра, сирый мой ребенок!Найдем, любовь, найдем, пока не поздно,хоть тени наших лиц непогребенных!
Живое небо
Перевод А. Гелескула
Я искали не плачу, хотя не найду никогда.И среди зачерствелых камней и засохших личинокне увижу борение солнца с живыми телами.
Но вернусь я в истокибиений, приливов и гулов,из которых дитя выплывает,у которых поверхность размыта, —и все, что искал, обретет свою белую радость,когда растворюсь, улетая, в любви и песках.
Туда не проникнет иней зрачков угасшихи стоны деревьев, которые губит шашень.Там очертанья переплелись так тесно,что каждая форма – только залог движения.
И не пробиться там через рой соцветий —зубы, как сахар, в воздухе растворятся.И не погладить папоротник ладонью —оледенит ее ужас слоновой кости.
Там, под корнями и в сердцевине ветра,так очевидна истина снов и бредней,никелевый пловец, стерегущий волны,сонных коров розоватые женские ноги.
Я искали не плачу, хотя не найду никогда.Я вернусь к изначальному, влажному трепету мира,и все, что искал, обретет свою белую радость,когда растворюсь, улетая, в любви и песках.
Полет, вечно юный, над высохшими морями,над стайками бризов и севших на мель кораблей.Дрожанье удара о несокрушимую вечностьи любовь – наконец, беспробудная. Любовь!Любовь наяву!
Маленький венский вальс
Перевод А. Гелескула
Десять девушек едут Веной.Плачет смерть на груди гуляки.Есть там лес голубиных чучели заря в антикварном мраке.Есть там залы, где сотни окони за ними деревьев купы…О возьми этот вальс,этот вальс, закусивший губы.
Этот вальс, этот вальс,полный смерти, мольбы и вина,где шелками играет волна.
Я люблю, я люблю, я люблю,я люблю тебя там, на луне,и с увядшею книгой в окне,и в укромном гнезде маргаритки,и в том танце, что снится улитке…Так порадуй тепломэтот вальсс перебитым крылом.
Есть три зеркала в венском зале,где губам твоим вторят дали.Смерть играет на клавесинеи танцующих красит синими на слезы наводит глянец.А над городом – тени пьяниц…О, возьми этот вальс,на руках умирающий танец.
Я люблю, я люблю, мое чудо,я люблю тебя вечно и всюду,и на крыше, где детство мне снится,и когда ты поднимешь ресницы,а за ними, в серебряной стуже, —старой Венгрии звезды пастушьи,и ягнята, и лилии льда…О возьми этот вальс,этот вальс «Я люблю навсегда».
Я с тобой танцевать буду в Венев карнавальном наряде реки,в домино из воды и тени.Как темны мои тростники!..А потом прощальною даньюя оставлю эхо дыханьяв фотографиях и флюгерах,поцелуи сложу перед дверью —и волнам твоей поступи вверюленты вальса, скрипку и прах.
Песня кубинских негров
Перевод А. Гелескула
Если ночь будет лунной,поеду в Сантьяго-де-Куба,поеду в Сантьяго.Запрягу вороные буруныи поеду в Сантьяго.Заколышется лунное пламя.Поеду в Сантьяго.Когда пальмы замрут журавлями,поеду в Сантьяго.Когда станет медузой коряга,поеду в Сантьяго.Поеду в Сантьягос Фонсекою рыжеволосым.Поеду в Сантьяго.К Ромео, Джульетте и розампоеду в Сантьяго.
О Куба! О ритмы сухого гороха!Поеду в Сантьяго.О гибкое пламя, зеленая кроха!Поеду в Сантьяго.Кайманы. Табак. Тростниковые струны.Поеду в Сантьяго.Ведь я говорил, что поеду в Сантьяго,запрягу вороные буруныи поеду в Сантьяго.Шпоры бриза и рома.Поеду в Сантьяго.Кораллы и дрема.Поеду в Сантьяго.Песок и прилив бездыханный.Поеду в Сантьяго.Белый зной. Восковые бананы.Поеду в Сантьяго.Зеленый твой сахар,о Куба! О радуга вздоха и праха!Поеду в Сантьяго.
Плач по Игнасьо Санчесу Мехиасу
Перевод М. Зенкевича
I
Удар быка и смерть
Било пять часов пополудни.Было точно пять часов пополудни.Принес простыню крахмальную мальчикв пятом часу пополудни.И корзину с известью негашеной —в пятом часу пополудни.А над всем этим – смерть,одна только смертьв пятом часу пополудни.
Вата взлетела, подхвачена ветром,в пятом часу пополудни.Стекло и никель посеяла окисьв пятом часу пополудни.Голубка вступила в бой с леопардомв пятом часу пополудни.И было бедро пропорото рогомв пятом часу пополудни.И гулко ударил большой колоколв пятом часу пополудни.Трезвон хлороформа и дымной кровив пятом часу пополудни.В трауре улиц безмолвные толпыв пятом часу пополудни.А сердце быка так яростно билосьв пятом часу пополудни.Когда заморозились капли потав пятом часу пополуднии стала арена желтее йодав пятом часу пополудни,то смерть положила личинки в ранув пятом часу пополудни.Било пять часов пополудни,было точно пять часов пополудни.
Помост катафалка, вместо кровати,в пятом часу пополудни.Могилой флейты ему зазвучалив пятом часу пополудни.Наполнился мозг его ревом бычьимв пятом часу пополудни.Агония радугой расцветиласьв пятом часу пополудни.Гангрена выткала траурный бархатв пятом часу пополудни.Хоботы ириса в зелени паха —в пятом часу пополудни.От давки народной звенели стеклав пятом часу пополудни.В пятом часу пополудни.О, мрачные пять часов пополудни!Было мрачно в пять часов пополудни!
II
Пролитая кровь
Не хочу ее я видеть!
Пусть луна взойдет багровей.О, засыпьте лужи кровина песке, где пал Игнасьо!
Не хочу ее я видеть!
Пусть луна открыта настежь,кони облачные серы,
тускло светится арена,лозы воткнуты в барьеры.
Не хочу ее я видеть!
Пусть воспоминанье меркнет.Детской белизне жасминнойдайте знать об этой смерти!
Не хочу ее я видеть!
Грустным языком оближетмира старого корована песке арены лужупролитой горячей крови.Дикие быки Гисандо —полусмерть и полукамень —промычат с тоски, что надоземлю попирать веками.Нет,не хочу ее я видеть!
По ступеням вверх Игнасьос ношей смерти шел устало,он искал рассвет, но тщетно —в эту ночь не рассветало.Он искал свой образ твердый,тело, полное здоровья,а нашел он – распростертый —только бред свой, смытый кровью.На нее смотреть не стану!Не хочу я видеть струйки,бьющие, как из фонтана,льющиеся алым светомна зеленый плющ, на рукижаждущей толпы под тентом.Кто там крикнул, чтоб взглянул я?Все равно смотреть не стану!
Он не дрогнул пред рогами,не закрыл он глаз, не крикнул,только ужас материнскийвстал окаменелым ликом,и донесся зов потайныйс ветром пастбищ бесконечныхк облачным быкам небесным,к пастухам туманов млечных!Гранда не было в Севилье,кто б сравнился с ним в отваге,не было такого сердца,нет другой подобной шпаги!В нем текла рекою львинойчудодейственная силаи его картинный обликторсом мраморным взносила.Андалузский дивный воздухоблекал его в сиянье,смех его струился нардомостроумья, обаянья.Он великий был тореро!Горец, как любил он горы!Как с колосьями был нежен!Как вонзал он твердо шпоры!Как он ласков был с росою!Как прекрасен на арене!Пред последней бандерильейтьмы не пал он на колени!
Сном заснул он бесконечным.Мхи зеленые и травыраздвигают, словно пальцы,черепа цветок кровавый.По лугам, холмам зеленымльется кровь его, как песня,льется по рогам склоненными душою не воскреснет,тысячью копыт топочет,разливается все шире,лужею сравняться хочетс звездной тьмой в Гвадалквивире.О, средь белых стен испанскихчерные быки печали!Вены вскрытые Игнасьосоловьями зазвучали!Нет!Не хочу ее я видеть!Не вместить ее в потире,ласточек таких нет в мире,чтоб ее по капле выпить,инея – чтоб заморозить,песен нет таких и лилий.Хрусталей нет, чтоб закрылисеребром кровавость розы.Нет,не хочу ее я видеть!
III
