Я покачал головой.
– О, вы многое теряете. Старинный тонкий фарфор поистине прекрасен… даже смотреть на него – чистое наслаждение, не говоря уж о том, чтобы держать в руках.
– Возможно, но что мне передать Пуаро?
– Передайте, что я не понимаю, о чем он говорит. С чего вдруг мне заниматься какими-то загадочными поисками?
– Отлично.
Я уже направился обратно к дому, когда внезапно его слова заставили меня обернуться.
– Скажем так, я не понял цель его сообщения. Кстати, будьте любезны, повторите его еще разок.
– «Найдите лишнюю кофейную чашку, и тогда сможете обрести душевный покой». Вы уверены, что не понимаете смысл его сообщения? – озабоченно спросил я.
– Нет, – покачав головой, задумчиво ответил Лоуренс, – не понимаю. Но… хотелось бы понять.
Из дома донесся сигнал гонга, и мы вместе направились в столовую. Джон пригласил Пуаро остаться на ленч, и они уже сидели за столом.
По молчаливому согласию за едой все избегали упоминать о недавнем несчастье. Разговоры велись об успехах военных действий или на другие нейтральные общие темы. Но после того как Доркас, подав на десерт сыр и печенье, удалилась, Пуаро вдруг склонился к миссис Кавендиш.
– Простите меня, мадам, за неприятные напоминания, но у меня родилась одна интересная версия… – «интересная версия» Пуаро уже вполне могла стать поговоркой, – и мне хотелось бы задать вам парочку вопросов.
– Мне? Пожалуйста, естественно.
– Вы очень любезны, мадам. Мне хотелось бы узнать вот что: верно ли я помню ваши слова о том, что дверь в спальню миссис Инглторп со стороны комнаты мадемуазель Синтии была закрыта?
– Конечно, она была закрыта, – удивленно ответила Мэри Кавендиш. – Я так и сказала на дознании.
– На задвижку?
– По-моему, да, – она озадаченно посмотрела на него.
– Я имею в виду, – пояснил Пуаро, – уверены ли вы, что она была закрыта на задвижку, а не просто заперта на ключ?
– О, теперь я поняла, что вы имеете в виду… Нет, пожалуй, точно не вспомню. Я говорила о запертой двери в том смысле, что ее не удавалось просто так открыть, но, по-моему, все двери в ее спальне были заперты изнутри.
– Однако, насколько я понял, по вашим воспоминаниям, та дверь могла быть закрыта на ключ?
– Видимо, да.
– То есть, мадам, когда вы вошли в комнату миссис Инглторп, вам не пришло в голову посмотреть, на задвижку или на замок закрыта та дверь?
– Я… по-моему, на задвижку.
– Но вы не обратили внимания на нее?
– Нет. Специально я не смотрела.
– А я посмотрел, – вдруг вмешался Лоуренс, – и случайно заметил, что дверь закрыта именно на задвижку.
– Ах, тогда больше нет вопросов, – явно помрачнев, заметил Пуаро.
Помимо воли я порадовался тому, что на сей раз его «версия», очевидно, оказалась тупиковой.
После ленча Пуаро предложил мне проводить его до дома. Я весьма сдержанно согласился.
– По-моему, вас что-то расстроило? – обеспокоенно спросил он, когда мы проходили по парку.
– Нет, ничуть, – холодно ответил я.
– Вот и славно. Вы сняли большую тяжесть с моей души.
Но это как раз не входило в мои намерения. Я надеялся, что он обратит внимание на натянутую учтивость моих манер. Тем не менее его беспокойство слегка уменьшило мое справедливое недовольство.
– Я передал Лоуренсу то, что вы просили, – смягчившись, сообщил я.
– И что же он ответил? Пришел в полнейшее недоумение?
– Да. Я безусловно убедился, что он понятия не имеет, в чем смысл ваших слов.
Я надеялся увидеть огорчение Пуаро, но, к моему удивлению, он заявил, что очень рад, поскольку так и думал. Гордость не позволила мне опять задавать вопросы.
А Пуаро быстро перешел к другой теме:
– Интересно, почему мадемуазель Синтия сегодня не вышла к ленчу? Что могло случиться?
– Она уехала в госпиталь. С сегодняшнего дня она возобновила свою работу.
– Надо же, какая трудолюбивая юная леди… И очаровательная вдобавок. Она напоминает мне картины, виденные в Италии. Хотелось бы, кстати, взглянуть на эту благотворительную аптеку. Как вы думаете, она согласится показать ее мне?
– Не сомневаюсь, что она с удовольствием все вам покажет. Это интересное местечко.
– Так она работает там ежедневно?
– По-моему, она трудится там целыми днями, кроме среды, а по субботам возвращается к ленчу. В общем, выходных у нее немного.
– Я запомню. Увы, в наше время женщинам приходится много работать, и мадемуазель Синтия весьма талантлива… безусловно, эта юная особа очень сообразительна.
– Да. По-моему, она окончила специальные курсы и сдала трудный экзамен.
– Несомненно. Ведь это серьезная и ответственная работа. Видимо, у них там хранятся и сильные ядовитые вещества?
– Да, она упоминала про них. Они хранятся под замком в специальном шкафчике. Полагаю, фармацевтам приходится быть крайне осторожными. Покидая аптеку, они запирают дверь и обычно забирают ключи с собой.
– Более чем разумно. А тот шкафчик, случайно, стоит не рядом с окном?
– Нет, напротив, в глубине комнаты. А почему вы им заинтересовались?
– Просто интересно, – пожав плечами, ответил Пуаро. – Ничего особенного. Вы зайдете ко мне?
Мы как раз подошли к его коттеджу.
– Нет. Пожалуй, я лучше вернусь в Стайлз. Мне хочется прогуляться по лесу.
К усадьбе примыкал живописный лесной массив. После прогулки по ухоженному усадебному парку приятно было неспешно пройтись по тенистым и прохладным лесным тропинкам. Слабый ветерок едва шевелил листву, даже птичий щебет звучал слабо и приглушенно. Немного прогулявшись, я опустился на траву у подножия раскидистого старого бука и благодушно и снисходительно предался размышлениям о человеческой натуре. Я даже простил Пуаро его нелепую таинственность. В сущности, я пребывал в согласии со всем миром. Прикрыв глаза, я расслабленно зевнул.
Мои мысли вернулись к преступлению, и оно вдруг показалось мне давним и поразительно нереальным.
Я опять зевнул.
«Вероятно, – грезилось мне, – на самом деле миссис Инглторп жива. Конечно, это всего лишь дурной сон. А реальность заключалась в том, что Лоуренс прикончил Альфреда Инглторпа крокетным молотком. Зачем же Джон поднял по этому поводу такой абсурдный шум и идет, крича во все горло: «Говорю вам, я не потерплю этого!»
Внезапно, вздрогнув, я выплыл из дремотного забытья.
И мгновенно осознал, что оказался в весьма затруднительном положении. Примерно ярдах в четырех от меня стояли лицом друг к другу Джон и Мэри Кавендиш и, очевидно, бурно спорили. И также очевидно, они не замечали моего соседства. Но прежде чем я успел встать или заговорить, Джон повторил слова, на которых закончился мой сон:
– Говорю вам, Мэри, я не потерплю этого.
В ответ раздался невозмутимый и мягкий голос Мэри:
– А разве вы имеете право критиковать мои действия?
– Об этом будут говорить все в деревне! Только в субботу похоронили мою мать, а вы уже готовы опять шляться с этим типом…
– Ах, – пожав плечами, бросила она, – если бы вас волновали только деревенские сплетни!
– Но разве у меня нет причин волноваться? Мне уже надоело, что этот тип вечно околачивается у нас дома. И вообще, говорят, он из польских евреев.
– Примесь еврейской крови говорит лишь в его пользу. Она способна воздействовать на… – она дерзко взглянула на мужа – на флегматичную тупость заурядного англичанина.
Ее глаза пылали огнем, а голос оставался ледяным. Я не удивился, заметив, как побагровело лицо Джона: видно, кровь бросилась ему в голову.
– Мэри!
– Что дальше? – Ее тон не изменился.
Мольба исчезла из его голоса, и он сурово спросил:
– Насколько я понимаю, вы собираетесь продолжать видеться с Бауэрштайном против моей воли?
– Если захочу.
– Вы бросаете мне вызов?
– Нет, но отрицаю ваше право осуждать мои действия. Разве у вас нет знакомых, которых не одобряю я?
Джон отступил на шаг. Краска медленно отхлынула с его лица.
– Что вы подразумеваете? – неуверенно спросил он.
– Вы сами знаете! – выразительно ответила Мэри. – Разве вы не понимаете, что не имеете никакого права диктовать, с кем мне лучше дружить?
Джон умоляюще глянул на нее, лицо его исказилось от мучительной боли.
– Никакого права? Разве у меня нет никакого права, Мэри? – нервно спросил он, протянув к ней руки. – Мэри…
На мгновение мне показалось, что она колеблется. Ее лицо смягчилось, но потом она почти в ярости отвернулась от него.
– Никакого!
Женщина быстро пошла к усадьбе. Джон догнал ее и схватил за руку.
– Мэри, – его голос теперь звучал совсем тихо – вы влюблены в этого Бауэрштайна?
На лице ее отразилось сомнение, но внезапно его сменило странное выражение, древнее как мир и одновременно вечно юное. Так загадочно, вероятно, улыбался египетский сфинкс.
