– Понятно.
Несмотря на смех, нынче утром взгляд Мэри оставался задумчивым. Она выглядела серьезной, даже печальной.
Мне пришло на ум, что сейчас как раз выдался удобный момент попытаться выяснить судьбу Синтии. Казалось, я подступил к этому вопросу вполне тактично, но развить тему мне не удалось, поскольку меня остановил властный голос миссис Кавендиш:
– Не сомневаюсь, мистер Гастингс, вы могли бы стать великолепным адвокатом, но в данном случае ваши таланты совершенно излишни. С моей стороны Синтия может рассчитывать только на безоговорочную доброжелательность.
Запинаясь, я вяло попытался объясниться, выразив надежду на то, что она не подумала, будто… но Мэри вновь прервала меня, и ее слова прозвучали настольно неожиданно, что Синтия со всеми ее тревогами мгновенно улетучилась из моей головы.
– Мистер Гастингс, как вам кажется, – спросила она, – счастливо ли мы живем с Джоном?
Ее вопрос настолько поразил меня, что я смог лишь пробормотать, что у меня и права-то нет обсуждать их семейную жизнь.
– Ладно, – тихо сказала она, – есть у вас право или нет, я могу сообщить вам, что мы несчастны.
Чувствуя, что она еще не закончила признания, я промолчал.
Слегка склонив голову, Мэри принялась медленно прохаживаться по комнате взад-вперед, ее стройная гибкая фигура изящно покачивалась в такт шагам. Внезапно она остановилась и взглянула на меня.
– Вы ведь ничего не знаете обо мне, верно? – спросила она. – Где я жила до свадьбы с Джоном… и вообще ничего? Так я могу просветить вас. Позвольте мне выбрать вас в исповедники. Вы добры, по-моему… да, я уверена в вашей доброте.
Почему-то ее слова не вызвали у меня особого ликования. Мне сразу вспомнилось, что Синтия примерно так же начинала свой доверительный разговор со мной. Кроме того, роль исповедника обычно отводилась пожилым мужчинам, а я пока молод и полон желаний.
– Мой отец был англичанином, – продолжила миссис Кавендиш, – но мать – русской.
– Вот как, – заметил я, – тогда понятно…
– Что вам понятно?
– В общем, какая-то легкая странность… в вашем облике мне всегда смутно виделись какие-то иноземные черты.
– Наверное, моя мать считалась красавицей. Точно не знаю, поскольку совершенно не помню ее. Она умерла, когда я была совсем маленькой. По-моему, ее смерть связана с какой-то трагедией… она случайно приняла слишком много снотворного. Как бы то ни было, убитый горем отец продолжал жить ради меня. Вскоре он поступил на службу в консульство. И брал меня с собой в любые поездки. К двадцати трем годам я объездила почти весь мир. Жизнь казалась мне вечным праздником… я жила точно в чудесной сказке.
Голова ее откинулась назад, и лицо озарилось улыбкой. Видимо, она мысленно перенеслась в те давние счастливые времена.
– Потом мой отец умер. Я осталась в бедственном положении. Мне пришлось переехать жить в Йоркшир к какой-то старой тетушке. – Она передернула плечами. – Вы поймете меня, если я скажу, что для девушки, привыкшей к разъездам, жизнь там показалась мне убийственно тоскливой. Ограниченное, неизбывное однообразие едва не свело меня с ума… – Она немного помолчала и добавила уже другим тоном: – И вот тогда я познакомилась с Джоном Кавендишем.
– Да?
– Вы можете себе представить, что, с точки зрения моей тетушки, он представлял собой на редкость выгодную для меня партию. Но, честно говоря, такая выгода не имела особого значения. Нет, мне он представлялся просто шансом на избавление от невыносимого однообразия моей жизни.
Я промолчал, и после задумчивой паузы она продолжила:
– Не поймите меня неправильно. Я ничего от него не скрывала. Сказала честно, что он мне очень симпатичен, и я надеюсь, что со временем он понравится мне еще больше, но пока мои чувства никоим образом не похожи на то, что принято называть «влюбленностью». Он заявил, что его это вполне устраивает, и поэтому… мы обвенчались.
Мэри долго молчала, лоб ее прорезала озабоченная складочка, взгляд стал отстраненным. Казалось, она пытливо вглядывается в то далекое прошлое.
– Наверное, я даже уверена… поначалу он любил меня. Но, видимо, мы оказались слишком разными. Практически сразу мы отдалились друг от друга. Я очень быстро – как бы ни страдала моя гордость, но правда есть правда – надоела ему. – Я попытался было высказать возражение, но она поспешно продолжила: – Да, да, он устал от меня! Сейчас это уже не имеет значения… Да, наши пути, увы, разошлись.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, – сразу ответила она, – что не собираюсь оставаться в Стайлзе.
– Разве вы с Джоном не намерены жить здесь?
– Джон, видимо, намерен, а я – нет.
– Так вы хотите оставить его?
– Да.
– Но почему?
Молчаливая пауза затянулась.
– Возможно, потому, – наконец медленно с запинкой произнесла Мэри, – что мне нужна… свобода!
Пока она говорила, перед моим мысленным взором вдруг промелькнули картины бескрайних лугов, девственных лесов и неведомых диких стран, и я осознал, к какой свободе стремится душа Мэри Кавендиш. В тот момент, вероятно, мне открылась истинная натура этого гордого необузданного создания, вольной птицы, залетевшей в клетку в холмах Эссекса.
– Вы не представляете, – тихо всхлипнув, сказала она, – не можете представить, какой тюрьмой стала для меня эта усадьба!
– Нет, я понимаю вас, – тихо ответил я, – но… но не советую вам принимать безрассудных решений.
– О, конечно, порочная безрассудность! – Она с явной насмешкой восприняла мой благоразумный совет.
– А вы знаете, что арестовали доктора Бауэрштайна? – вдруг ляпнул я и уже через мгновение пожалел о сказанном, подумав, что лучше бы я помолчал, прикусив язык.
Маска безличной холодности мгновенно стерла с ее лица всю живость.
– Сегодня утром Джон любезно сообщил мне эту новость.
– И что же вы думаете? – вяло спросил я.
– О чем?
– О его аресте?
– А что я могу думать? Очевидно, он – немецкий шпион, как и говорил Джону наш садовник.
Лицо и голос Мэри лишились малейших оттенков выразительности. Неужели ее совершенно не волновала его судьба?
Отступив на пару шагов, она коснулась одной из цветочных ваз.
– Букеты завяли. Надо срезать новых цветов. Вы не могли бы пропустить меня, мистер Гастингс? Благодарю вас.
Холодно кивнув мне на прощание, она прошла к балконным дверям и удалилась в сад.
Нет, ее наверняка не волнует судьба Бауэрштайна. Никто не способен сыграть свою роль с таким ледяным безразличием.
На следующее утро Пуаро не появился в усадьбе, исчезли и все ищейки из Скотленд-Ярда.
К обеду, однако, обнаружилась новая улика… или, вернее, подтвердилось отсутствие новой улики.
Мы давно безуспешно искали следы четвертого письма, написанного миссис Инглторп вечером перед смертью. Все наши усилия оказались тщетными, и мы забросили поиски, надеясь, что когда-нибудь загадка письма разрешится сама собой. Так и случилось, благодаря посланию, доставленному в Стайлз со второй дневной почтой. В письме от французского музыкального книгоиздательства подтверждалось получение денежного чека от миссис Инглторп и выражалось сожаление по поводу того, что им пока не удалось найти заказанные ею русские народные песни. Поэтому исчезла последняя надежда разрешения нашего загадочного убийства посредством корреспонденции миссис Инглторп, написанной в тот роковой вечер.
Перед чаем я пошел прогуляться до коттеджа Пуаро, намереваясь сообщить ему о новом разочаровании, но с досадой обнаружил, что его опять нет дома.
– Неужели он снова укатил в Лондон?
– О, нет, месье, он всего лишь поехал на поезде в Тэдминстер. Заявил, что ему надо повидать одну молодую леди из аптеки.
– Вот глупый осел! – в сердцах воскликнул я. – Я же говорил ему, что по средам у нее выходной!.. Ладно, не могли бы передать ему, чтобы он зашел к нам в усадьбу завтра утром?
– Непременно передам, месье.
Однако Пуаро не появился и на следующий день. Я начал злиться. Право, он обходился с нами с редкостной бесцеремонностью!
После ланча Лоуренс отвел меня в сторонку и спросил, не собираюсь ли я навестить нашего бельгийского детектива.
– Нет, не думаю, что это уместно, – вяло ответил я, – он сам зайдет сюда, если пожелает нас видеть.
Лоуренс издал восклицание, выражающее сомнение. Он заметно нервничал, чем возбудил мое любопытство.
– Может, что-то случилось? – спросил я. – Я мог бы зайти к нему, если появились особые новости.
– Да так, ничего особо важного, хотя… в общем, если все же пойдете, то скажите ему, – он понизил голос до шепота, – что, по-моему, я нашел лишнюю кофейную чашку!
Я уже почти и думать забыл о том таинственном поручении Пуаро, но теперь мой интерес оживился.
