Но, к моему глубокому удивлению, в полученных следующим утром свежих газетах ни слова не говорилось о вчерашнем аресте! Очередную колонку просто посвятили новым материалам по делу «Преступное отравление в усадьбе Стайлз», но больше никаких упоминаний. Поначалу такое замалчивание показалось мне необъяснимым, но, подумав, я предположил, что по той или иной причине Джепп пока предпочел утаить новые важные сведения. Хотя я слегка встревожился, поскольку это допускало возможность последующих арестов.
После завтрака я решил пройтись до деревни и узнать, не вернулся ли Пуаро, но не успел я выйти, как в окне появилось хорошо знакомое мне лицо и давно знакомый голос произнес:
– Bonjour, mon ami![38]
– Пуаро! – с облегчением воскликнул я и, завладев его руками, увлек в комнату. – Как же я рад вас видеть! Послушайте, я никому ничего не сказал, кроме Джона. Правильно?
– Друг мой, – спокойно ответил Пуаро, – я не понимаю, о чем вы говорите.
– Об аресте доктора Бауэрштайна, естественно, – нетерпеливо пояснил я.
– Значит, доктор Бауэрштайн арестован?
– Так вы не догадывались об этом?
– Ни сном ни духом… – ответил Пуаро, но, задумчиво помедлив, добавил: – Однако же меня это не удивляет. В конце концов, мы находимся всего в четырех милях от побережья.
– Побережья? – в недоумении повторил я. – При чем тут побережье?
Пуаро пожал плечами.
– Но это же очевидно!
– Не для меня. Несомненно, я чертовски глуп, но никак не уловлю, какое отношение может иметь побережье к убийству миссис Инглторп.
– Разумеется, никакого, – с улыбкой ответил Пуаро. – Однако мы же говорили об аресте доктора Бауэрштайна.
– Да, но его-то арестовали за убийство миссис Инглторп и…
– Что? – воскликнул Пуаро в очевидном изумлении. – Доктора Бауэрштайна арестовали за убийство миссис Инглторп?
– Да.
– Невероятно! Это чересчур даже для грубого фарса! Кто вам сказал такое, друг мой?
– В общем-то, никто не говорил, – признал я, – но его же арестовали.
– О да, его арест вполне возможен. Но за шпионаж, mon ami.
– За шпионаж? – ошеломленно повторил я.
– Именно так.
– Не за убийство миссис Инглторп?
– Нет, если только наш приятель Джепп не потерял рассудок, – безмятежно произнес Пуаро.
– Гм… но я полагал, что вы тоже думали о его виновности?
Пуаро одарил меня взглядом, явно выражавшим изумленную жалость и полнейшую убежденность в абсурдности подобной мысли.
– Вы хотите сказать, – медленно произнес я, переваривая новость, – что доктор Бауэрштайн – шпион?
– А вы не подозревали его? – кивнув, спросил Пуаро.
– С чего бы, даже не думал…
– А вам не показалось странным, что знаменитый лондонский ученый прозябает в такой деревушке, да еще имеет обыкновение разгуливать по ночам в полной экипировке?
– Нет, – признался я, – мне не пришло в голову то, что причина может быть иной…
– По происхождению он, безусловно, немец, – задумчиво заметил Пуаро, – хотя уже так давно работал в этой стране, что все принимали его за англичанина. Он принял английское гражданство около пятнадцати лет тому назад. Весьма хитроумный человек… с примесью еврейской крови, конечно.
– Мерзавец! – возмущенно крикнул я.
– Ну, это с какой стороны посмотреть. Напротив, он своего рода патриот. Подумайте, на какие жертвы он идет… Нет, я восхищаюсь этим человеком.
Но я не мог взглянуть на шпионаж с философской отстраненностью Пуаро.
– И с этим негодяем Мэри Кавендиш повсюду разгуливала! – негодующе воскликнул я.
– Да. Полагаю, он счел ее весьма полезным прикрытием, – заметил Пуаро. – Пока сплетники усердно склоняли их имена, другие причуды нашего доктора оставались незамеченными.
– То есть вы полагаете, что на самом деле она ничуть ему не нравилась? – пылко спросил я… вероятно, слишком пылко в данных обстоятельствах.
– Об этом, конечно, трудно сказать с уверенностью, но… хотите, Гастингс, я выскажу вам мое частное мнение?
– Разумеется, хочу.
– Что ж, вот оно: миссис Кавендиш не волновал, ничуть не волновал лично доктор Бауэрштайн!
– Вы вправду так думаете? – мне не удалось скрыть радости.
– Я в этом вполне уверен. И даже скажу вам, почему.
– И почему же?
– Да потому, mon ami, что ее волнует совсем другой человек.
Я тихо охнул. Кого он имеет в виду? Невольно меня окатила волна приятного тепла. Я не тщеславен в отношении женщин, но мне сразу вспомнились некоторые знаки внимания, возможно, легкомысленные, но явно показывающие…
От столь приятных размышлений меня оторвал неожиданный приход мисс Говард. Окинув стремительным взглядом комнату, она убедилась в отсутствии лишних глаз и быстро достала какой-то помятый лист коричневой оберточной бумаги; вручив его Пуаро, загадочно пробурчала: «Со шкафа» – и торопливо покинула комнату.
Оживившись, бельгиец развернул лист и, взглянув на него, издал довольный возглас. Расправив лист на столе, он пригласил меня:
– Идите сюда, Гастингс. Как вы думаете, какая это буква – Д или Л?
Я увидел среднего размера лист бумаги, довольно пыльный, словно забытый где-то на время. Но внимание Пуаро привлекла этикетка. Сверху отпечаталось фирменное клеймо господ Парксонов, известных театральных костюмеров, и адрес отправления: «(спорный инициал) Кавендиш, эсквайр, Стайлз-корт, Стайлз-Сент-Мэри, Эссекс».
– Возможно, так небрежно написана буква «П» или «Л», – заметил я после минутного изучения. – Но это определенно не Д.
– Отлично, – ответил Пуаро, вновь складывая бумагу, – я тоже пришел к такому выводу. И это «Л», уж будьте уверены!
– Откуда взялась эта обертка? – с любопытством спросил я. – Она имеет какое-то важное значение?
– Относительно важное. Она подтверждает мою догадку. Придя к заключению о существовании такой бумаги, я попросил мисс Говард поискать ее, и, как вы видите, поиски увенчались успехом.
– Но что она подразумевала под словами: «Со шкафа»?
– Она имела в виду, – сразу пояснил Пуаро, – что нашла ее на каком-то шкафу.
– Странное место для хранения оберточной бумаги, – задумчиво произнес я.
– Отнюдь. На шкафах зачастую хранятся картонные коробки и оберточная бумага. Я сам храню их там. Если их аккуратно сложить, то они совсем не портят вид.
– Пуаро, – озабоченно спросил я, – вы стараетесь еще разобраться в этом преступлении?
– Да… скажем так, полагаю, я уже знаю, как его совершили.
– Ах!
– К сожалению, помимо догадок, у меня нет никаких доказательств, если только…
С неожиданной силой он схватил меня за руку и стремительно увлек за собой к лестнице, спускавшейся в холл, от волнения призывая по-французски:
– Mademoiselle, mademoiselle Dorcas, un moment, s’il vous plaît![39]
Доркас, взбудораженная этими странными и громогласными призывами, быстро вышла из буфетной.
– Любезная Доркас, простите, у меня родилась одна версия… скромная версия… если она подтвердится, у нас появится великолепный шанс! Скажите мне, Доркас, не случалось ли что-нибудь в понедельник – не во вторник, а именно в понедельник, за день до несчастья – с сонеткой в спальне миссис Инглторп?
Доркас изумленно посмотрела на него.
– Да, сэр, теперь, когда вы упомянули, я вспомнила, что порвался шнурок. Хотя ума не приложу, откуда вы могли узнать про это. Не знаю точно, отчего так случилось, может, мыши перегрызли шнур… Но во вторник утром пришел мастер и все починил.
С долгим восторженным восклицанием Пуаро направился обратно в малую столовую.
– Видите ли, можно было бы не искать новых доказательств, вывод напрашивался сам собой. Но – слаб человек, слаб… Как приятно убедиться, что ты на верном пути. Ах, друг мой, я вновь полон сил. Мне хочется бегать! Хочется резвиться!
И он действительно выскочил на газон и пробежался вприпрыжку, причудливо вскидывая ноги.
– Чем это занимается ваш замечательный друг? – произнес голос за моей спиной, и, повернув голову, я увидел, что рядом со мной стоит Мэри Кавендиш.
Мы обменялись улыбками.
– Так что же с ним случилось? – спросила она.
– Право, не понимаю. Он задал Доркас вопрос про сонетку и пришел в бурный восторг от ответа – и вот вам, во что вылился его восторг: наш гений разрезвился как дитя!
Мэри рассмеялась.
– Какое смехотворное зрелище… Смотрите, он уже дотанцевал до ворот. Разве он уже не вернется к нам сегодня?
– Понятия не имею. Я уже отказался от попыток предугадать его действия.
– А он не сошел с ума, мистер Гастингс?
– Честно говоря, не знаю. Иногда у меня возникает уверенность, что он безумен, как шляпник[40], но в тот самый момент, когда он кажется мне безвозвратно спятившим, обнаруживается, что в его безумии есть железная логика и он действует согласно своей системе.
