Испуганно выпрямляется.
— Евгений Палыч… — срывающимся на хрип голосом. — У нас тут… сердце!..
До меня доходит, что под такими препаратами, что в меня влили, сердце моё должно биться судя по всему очень медленно. И мою тахикардию Настя сейчас приняла за сердечный приступ.
— Евгений Палыч, — срывается к двери.
Резко присаживаясь, хватаю ее за руку. Наши руки натягиваются.
— Настя, подождите!
Вскрикивая от испуга, отлетает от меня на метр.
С шипением выдергиваю сбившуюся иглу.
Её глаза шокированно распахиваются. Делает глубокий вдох…
— Тихо! — строго хмурюсь я.
Делает шаг назад. Не оборачиваясь пытается нащупать ручку на двери.
— Нет! — подлетаю я на ноги.
Решительно захлопываю обратно уже приоткрытую дверь и сжимаю запястье поверх браслета.
— Стоять… — шепчу ей в губы.
— Настасья Андреевна! — из коридора. — Где Барковская?
Ее глаза распахиваются еще шире. Она запечатывает мой рот ладонью и сердито кивает на кушетку.
«Ладно», — киваю я в ответ.
Послушно падаю на место. Быстро сменив трясущимися руками иглу, Настя хмурясь и беззвучно двигая губами, словно ругаясь, пристраивает ее на место.
Дверь в палату открывается.
— А что Вы делаете здесь? — удивленный голос Евгения Павловича.
— Да я же просила Вас повременить, пока я закончу обследование, — распрямляется она, поворачиваясь к нему. — Вот, зашла продолжить… А он уже всё, в отключке. Только игла сбилась. Переставила. Пойдёмте…
Глава 29. Коктейль
Моя последняя пациентка на вечернем обходе. Старенькая Галина Михайловна, единственный пациент с амнезией, не считая Зольникова.
— Галина Михайловна, добрый вечер! Как Вы?…
Не узнавая смотрит на меня. После инсульта проблемы с кратковременной памятью — не запоминает новую информацию. Кратковременная память обнуляется каждые сутки. И каждый ее день начинается словно заново, с момента перед инсультом. Мы знакомимся уже, наверное, в тридцатый раз. «День сурка»…
— Я Ваш врач, меня зовут Анастасия Андреевна.
Кратко, в три предложения привычно объясняю ей ситуацию и успокаиваю. Измеряю давление, задаю несколько вопросов, чтобы проверить регресс и прогресс памяти. Лечение не помогает, клетки мозга продолжают умирать. В таком почтенном возрасте нервная ткань практически не регенерирует.
Но мои мысли и сожаления сейчас о другом, да простит меня Галина Михайловна.
Тру виски…
Если они положат Серёжу под ЭШТ, то одним из последствий, на фоне принятия препаратов, список которых я нашла в кабинете у Георгия Васильевича, может быть вот такая амнезия. Вечный «день сурка». Вместо того чтобы стереть файлы, они могут сломать операционную систему. Это, конечно, маловероятно, но возможно.
Притушив в палате свет, выхожу в коридор, присаживаюсь на стоящую у стены кушетку.
Зольников… Неслучившееся, невозможное моё счастье. Уж и не думала, что второй раз мне от судьбы прилетит в сердце. Да снова разрывными!
Первого эти твари погубили и на второго прицелились… Проклял меня что ли кто-то? Одного только Глеба проклятие не берет. Как с гуся вода…
Как Сергею помочь?
Поможешь, тогда он погубит тебя, Настя. Он не Глеб. Он другой… Честный мент. Не будет покрывать. Да и вообще, не факт, что вспомнит. Может, ему просто такой типаж вставляет… Вот он к тебе и во второй итерации руки тянет точно так же как и в первой.
Мне тошно и равнодушно от этих мыслей. И даже практически не страшно от того какие будут последствия, если я ему помогу. Они будут… Но эта версия будущего никак не вырисовывается. Может, потому что нет его у меня — будущего.
Всё равно же я не смогу опустив руки смотреть на то, как они ломают ему мозг.
Этого нельзя допустить.
Ну почему все время в эту игру выигрывают отморозки, а?!
Ну может хоть раз в жизни нормальный человек победить систему?!
Но это же значит, что ты, Настя, утонешь…
Желудок сжимается в комок, от ужаса тошнит. Хочется лечь на эту кушетку и уколоть себе такую дозу успокоительного, чтобы больше никогда не тонуть в этом гадком чувстве ожидания расправы.
Но пока то точно рано…
У меня там беззащитный Зольников, в конце концов.
Но, несмотря на то, что рано, с колотящимся сердцем я подхожу к шкафу с препаратами и перебираю ампулы, разглядывая их названия. Ищу подходящие.
— Что-то ищете, Настасья Андреевна, — сонно спрашивает меня Евгений Палыч.
Евгений — врач-ординатор, как еще недавно была я. Наш главный врач — его научный руководитель.
— Мхм… — не оборачиваясь киваю я. — Ревизию провожу, скоро отчет писать… конец месяца…
— А… хорошее дело…
— Ложитесь спать, Евгений Палыч.
Наблюдаю, как уходит в пустую палату.
Мы иногда спим так в ночную смену, когда все спокойно. Младший мед персонал смотрят телек в сестринской, развалившись на диване.
Тишина…
Выставляю три убойных препарата с максимальной концентрацией. Если их ввести одновременно, то откачать будет практически невозможно. Открываю шприц, отламываю верхушки ампул и по кубику набираю их каждой капсулы. На автомате меняю иглу на новую, словно после того, как я вколю это, чистота иглы будет играть хоть какую-то роль.
Аккуратно убираю ампулы в коробочку.
Взвешиваю шприц на ладони. Несколько граммов вечной тишины. Это для меня. Чтобы иметь выбор, в случае, если выбора у меня не останется. Пусть будет со мной.
Что теперь? Смотрю на приоткрытую дверь в палату Зольникова.
Сказать всё, как есть я ему не могу. Любая попытка бунта с его стороны, полагаю, только ускорит запланированное Глебом. Сергей такой самоуверенный и прет напролом как бык! Он попробует отсюда выйти открыто. А ничего не получится… Его встретят и вернут сюда опять. Машина с людьми Глеба стоит у ворот. И, думаю, даже если я упрусь, то ЭШТ рискнёт провести сам Георгий Васильевич. Который полностью под Глебом. Я, если уж честно, и должность его зама имею здесь только благодаря протекции Глеба.
Что делать?…
Вколоть этот шприц в Георгия Васильевича? Тогда ЭШТ точно никто не проведёт… Да только тогда Глеб предпримет какие-то более радикальные меры. Надо придумывать что-то другое.
Ладно. Это я, конечно же, не вколю. Но организовать ему несколько неудобных симптомов могу запросто. Тогда он срочно уедет домой и вызовут меня. И я что-нибудь буду придумывать уже здесь на месте. На свежую голову. Да и прослежу за тем, чтобы Сергею завтра не вкололи убойный коктейль с побочками.
А Григорию Васильевичу нужно подсыпать таблетки. У него аллергия на аспирин — ринит и глаза слезятся. Добавим рвотные и слабительные… вот тебе и ротовирус во всей красе!
С этими симптомами на работе точно делать нечего.
Забираю несколько стандартов таблеток и прячу в карман. Иду к нему в кабинет.
Высыпаю в тарелку шесть таблеток и раздавливаю их в порошок чайной ложечкой. Заглядываю в его сахарницу, стоящую в шкафу. Отсыпаю лишний сахар в раковину, оставляя несколько ложечек смешиваю с таблетками. Аспирин, конечно, может дать привкус, но он пьет очень крепкий кофе — две-три кружки подряд, и, надеюсь, он не заметит в горечи кофе необычного привкуса.
Ну вот…
А теперь нужно выспаться, чтобы не свалиться на дневной смене. Потому что завтра мне нужно придумать, как вытащить отсюда Зольникова и, в идеале, не подставиться самой.
Да… глупая надежда что каким-то образом пронесёт, все еще есть!
Приоткрываю дверь, чтобы слышать, что происходит в коридоре. Большинство из пациентов под снотворным или более сильными препаратами и сами по ночам не встают, другие — заперты в палатах, но… всякое бывает.
Ложусь на диван, головой к двери, натягиваю пониже халат, чтобы прикрыть бедра. Закрываю глаза…
Внутри опять во всей красе расцветает гадкое, выматывающее и жгучее чувство ожидания конца. Я отмахиваюсь от него. Будь что будет… И через полчаса мне даже удаётся немного отключиться, погружаясь в пограничное состояние.
