Меня пугал его раскатистый, нутряной голос, слова его удручающе впечатляли. Я откинулся на спинке стула, положил ногу на ногу и покачал головой:
– Ну-ну-ну! Не стращайте меня, пожалуйста, такими категорическими формулировками. Вам, как юристу, не надлежит путать понятия «использование должностного положения» и «злоупотребление» оным. Это вещи весьма разные.
– А мне кажется, что это софистические игры, – сказал Зацаренный. – Смысл не меняется.
– Еще как меняется! Если бы я был не сыщиком, а химиком и в этой ситуации проанализировал состав клея с телеграммы – было бы это злоупотребление служебным положением научного сотрудника?
– Но вам никто ничего не поручал анализировать! – пер на меня грохочущим танком Зацаренный. – Вам никто не поручал расследовать это дело!
Я на него не сердился. По – своему мне даже стали интересны причины его такого служебного энтузиазма, но ссориться с ним я не хотел. И по возможности мирно сказал:
– Я еще раз повторяю вам: я не веду служебного расследования, а запретить мне интересоваться этой историей нельзя. Вспомните, как сказано в словаре Владимира Ивановича Даля: «Расследовать – значит исследовать, разыскать, разузнать хорошо, верно, разобрать следы зверя, распутать их и выследить его». Согласитесь, что, если я, не нарушая законных норм, интересуюсь обстоятельствами смерти моего друга, никто не может помешать мне в моем занятии…
– Ваш человеческий интерес к этой истории может быть неправильно понят и истолкован другими людьми, – быстро ответил Зацаренный. – Они могут быть недовольны бестактными вопросами, которые вы задаете как частное лицо…
– Ага! Вот это понятно. Я бы только хотел узнать – А кто же вам жалуется на меня? Кому мои вопросы кажутся бестактными? Кого они оскорбляют? И как их понимают? Не можете мне сказать?
Зацаренный уселся за стол, сухо кинул мне.
– Это не имеет никакого отношения к нашему спору о разнице между злоупотреблением и использованием вашего положения.
– Господи, да о каком злоупотреблении вы говорите? Если я использую, что – либо, то не свое положение, а использую свое профессиональное умение. Я профессионал в расследовании человеческих горестей. И не только у меня, у вас у всех случилось большое горе – умер хороший человек! И мне непонятно, что дурного вы находите в моих хождениях и разговорах с людьми? Какой вред от этого? Разве я подрываю ваш авторитет? Разве я о ком-нибудь сказал хоть одно дурное слово?
Глядя в сторону, Зацаренный обронил:
– Необязательно говорить о нас плохо, но уже сам факт… Не дело это! Сейчас люди грамотные пошли, все знают, что вы сыщик и, что вопросы вы задаете не частные, а сыщицкие, а следовательно, подменяете нас в повседневной деятельности.
– Ну и, что из этого-то? – спросил я
– Значит, вы автоматически подрываете веру населения в наши возможности. Вы хотите показать, что мы не способны решить наши задачи.
– Да не хочу я ничего показывать, – сказал я досадливо. – Не бездействуйте, тогда и разговоров не будет! Беда не в моих вопросах, а в том, что я не могу поколебать вашей убежденности в бесполезности моих действий.
В этот момент распахнулась дверь, и в кабинет вошел коренастый смуглый подполковник. И по тому, как вскочил Зацаренный, как упружисто-хозяйски шагал подполковник, я понял, что это вернулся из отъезда начальник управления. Я видел, что Зацаренный действительно рад, во всем его порыве навстречу начальнику был вздох огромного облегчения, нескрываемое удовольствие оттого, что всю эту неприятную и не очень понятную ситуацию со мной будет уже решать не он.
– Здравствуйте, Павел Лукьянович. Заждался вас! – выкрикнул он, как мальчишка.
– Здравствуй, Зацаренный, – поздоровался подполковник и тепло похлопал его по плечу. Потом повернулся ко мне, протянул мосластую широкую ладонь: – Воробьев.
– Тихонов, – представился я, – старший оперуполномоченный МУРа.
Воробьев удивленно поднял брови:
– По службе, проездом или в гости?
– Да и то, и другое, и третье. Я, к сожалению, здесь по печальному поводу – приехал на похороны Николая Ивановича Коростылева.
– А! Знаю уже, – сказал Воробьев, – я ночью приехал, мне жена все рассказала. Ну, это, конечно из тех разговоров, что по городу ходят, а, что у вас здесь происходит? – повернулся он к заместителю.
Зацаренный поморгал своими выпуклыми голубыми глазами, и голос его стал на две октавы выше:
– Да вот, дебатируем этот вопрос с Тихоновым. Он ведь ученик и друг Коростылева и развел здесь работу – ну, прямо комиссар Мегрэ.
Воробьев посмотрел на него и спросил:
– А ты вроде бы недоволен этим?
– Да почему недоволен? – взвился Зацаренный. – Это дело само по себе достаточно туманное и бесперспективное…
Я счел необходимым вмешаться:
– Павел Лукьянович, я не хочу вас вовлекать в наш спор, а подготовил вам, как начальнику территориального органа внутренних дел, справку. Прочтите, пожалуйста, – достал из кармана пиджака сложенные листы и протянул Воробьеву.
Он уселся сбоку от командирского стола Зацаренного, закурил сигарету и углубился в чтение.
Зацаренный сильно нервничал, потому, что вынырнувшая из моего кармана стопка листов была для него совершенной неожиданностью Воробьев, не отрывая глаз от листов, взял из стоящего на столе стакана красный карандаш и по ходу чтения стал отчеркивать какие-то строчки. Читал он быстро, перелистывал страницы, иногда возвращался назад и отмечал на полях вопросы, ставил галочки. Он читал тем особым профессиональным чтением, которым обладают опытные сыскные работники, умеющие лущить зерно интересного из всей описательной шелухи жизни. Я еще не докурил свою сигарету, когда Воробьев спросил:
– Значит, телефон 22-18 установлен в школе?
– Да, Это спаренный аппарат. Один стоит у директора школы Бутова, а второй – в канцелярии. Туда имеют доступ все сотрудники школы, – сказал я.
– Интересно, – покачал головой Воробьев, потом повернулся ко мне: – Какие просьбы, предложения?
– Я уже подключил дежурную часть Московского уголовного розыска. Мне нужно для быстроты, чтобы вы служебными каналами через МУР запросили Урюпино: кто хозяин телефона 3-13-26? Этот номер по талонам дважды вызывали из школы.
Воробьев кивнул, бросил стопку листов на стол Зацаренному.
– Незамедлительно займись этим вопросом, – пожевал губами и сказал ему вроде бы доброжелательно, но со льдом и кислотой в голосе: – Я тебя люблю, ценю и уважаю. Ты у нас человек умный, образованный и очень энергичный, только уж больно ты, сынок, не любишь портить отношения ни с кем. Ты это брось, не к лицу это тебе. Я ведь понимаю, чего ты крутишь. И махнул рукой, а Зацаренный обиженно заду дел:
– Это вы не правы, Павел Лукьянович! Ничего я не кручу, не в этом дело. Я подхожу с точки зрения закона. Даже если найдем виновника, не сможем мы доказать в суде ничего…
Воробьев засмеялся и сказал:
– Конечно, ты у нас парень университетский, но и я кое – что в этом смекаю. Позволю себе напомнить тебе, что есть две формы умысла: прямой и эвентуальный.
Зацаренный оскорбленно пожал плечами:
– Почему же это я не помню? И как мы можем доказывать эвентуальность умысла?
– Сможем! Преступник, отправляя подобную телеграмму старому человеку с больным сердцем, с двумя инфарктами, инвалиду войны, мог и обязан был предвидеть возможные тяжкие последствия… Он надеялся и хотел сокрушить его этой телеграммой. И если поймаем его и докажем, то будем выходить с этим делом в суд.
– Павел Лукьянович, вы здесь нарисовали законченную картину умышленного убийства, – насмешливо ухмыльнулся Зацаренный.
– Это и есть убийство, – не обратил внимания на его иронию Воробьев. – Хотя, пока его не поймали, мы не знаем, чего он достигал, что ему нужно было. Ладно, давайте получим сообщение из Урюпина, тогда будем решать, что делать…
За дверью со стеклянной табличкой «Заведующая учебной частью Екатерина Сергеевна Вихоть» раздавались шумные, возбужденные голоса. Тонкие деревянные филенки вибрировали, впадая постепенно в истерический резонанс назревающему скандалу.
Я задумался – стучать или лучше подождать, но дверь неожиданно распахнулась, и из кабинета пулей вылетели две молоденькие учительницы, красные, сердито – обиженные и несчастные. Одна из них торопливо смахивала слезу. Я посмотрел им вслед и подумал, что напрасно так глубоко раздумывала географичка Маргарита Петровна – в этой школе власть завуча, безусловно, велика.
Переступил порог и без околичностей сообщил:
– Я пришел к вам, Екатерина Сергеевна, для обстоятельного и серьезного разговора…
– А вы уверены, конечно, что сейчас, перед экзаменами, у меня как раз полно времени для обстоятельных разговоров? – спросила она саркастично и всем своим видом демонстрируя безусловную несерьезность моих намерений.
