– Да, я уверен, что вы найдете время для этого разговора. Несмотря ни на какую занятость.
– Забавно, что вы уже распоряжаетесь моим временем, – ядовито отметила она.
– Я не распоряжаюсь вашим временем, – сказал я кротко, – но я убежден, что предмет нашего разговора заставит вас охотно отложить любые ваши дела.
– Интересно, что мы с вами становимся неразлучной парой, – сказала она, нервно перекладывая на столе какие-то книги, журналы, тетради. – Мы вместе гуляем по вечерам, встречаемся на работе, а во все остальное время вы говорите обо мне с массой людей в городе…
– Да-да-да! – согласно закивал я. – Я надеюсь что нас объединяет с вами скорбь о смерти вашего сотрудника и моего учителя…
Она не приняла мой тон и сказала легко:
– Ну, конечно, горько, что Николай Иванович умер, но когда-то мы все умрем. Да и в вашем горе слишком много позы. Бесконечно горевать о смерти других может только бессмертный. Все там будем…
– Но пока мы с вами еще не дошли до этого философического рубежа, я бы хотел задать вам ряд вопросов. И обязательно получить правдивые ответы, которые помогут нам узнать, кто именно отправил Коростылева задолго до нас туда, где мы все будем…
– Во – первых, у вас нет оснований сомневаться в моей правдивости, а во – вторых, чем же это, интересно, я могу вам помочь?
– Передо мной стоит ряд вопросов, которые не дают мне покоя. Я попробую логически рассуждать, а вы – в случае несогласия со мной – будете меня поправлять. Хорошо?
– Хорошо, я попробую.
– Кто-то отправил Коростылеву лживую телеграмму со страшной вестью, от которой он умер. Отправитель этой телеграммы мог иметь несколько целей, из которых я предвижу по крайней мере две. Первая: хулиганская шутка с локальной задачей – как можно сильнее достать, наказать Коростылева, причинить жуткую боль. В этом случае шутка исчерпала свое назначение, замысел реализован, сверхзадача выполнена, поскольку достигнут результат по максимуму. Как вы считаете, я правильно рассуждаю?
– Ну, наверное. Не знаю, – осторожно сказала Вихоть.
– Ладно. Пойдем дальше, второй вариант. Эта телеграмма была инспирирована, заказана из Рузаева вовсе безо всякого умысла убить или наказать Коростылева.
– А зачем же тогда ее послали? – спросила напряженно Вихоть.
– А для того чтобы Коростылева вывести из каких-то предстоящих событий. В телеграмме предлагают Коростылеву срочно вы-е-хать! Значит, цель была в том, чтобы Коростылева удалить из Рузаева! Ему надо было помешать совершить какие-то действия. Давайте подумаем, какие предстояли в Рузаеве события, в которые мог вмешаться Коростылев.
Вихоть привстала из-за стола и злобно сказала:
– Что вы с умным видом ставите передо мной дурацкие вопросы! Откуда я знаю, какие могли быть у Коростылева дела! Откуда мне знать, кому он мог помешать? Он сто раз на дню вмешивался в дела, которые его совершенно не касались!
Я наклонил голову и сказал:
– Нет, Екатерина Сергеевна, вы знаете, какие события должны были произойти. Например, годовой педсовет, который должен был состояться через день после получения Коростылевым телеграммы…
– При чем здесь педсовет? – спросила враз обмякшая Вихоть.
– Как это при чем? Давайте вспомним, что там должно было решаться.
– Итоговый годовой педсовет решает очень много вопросов, – развела руками завуч.
– Да, я об этом догадываюсь, но в ряду многочисленных обычных вопросов был один конфликтный. Помните? Вопрос об аттестации Насти Салтыковой.
– Ну и что? Каждый год возникают спорные вопросы.
– Такие, как с Настей, не возникают. Вам была известна позиция Коростылева в этом вопросе.
– Что вы хотите этим сказать? – набычилась, побагровела, выкатила на меня глаза Вихоть.
– Я хочу сказать, что если бы не позиция Коростылева, то вопрос об аттестации Салтыковой решался бы почти автоматически, а вот присутствие Коростылева, наоборот, почти наверняка гарантировало девочке итоговую годовую двойку, и – мимо института.
– Вы намекаете на мою заинтересованность? – спросила Вихоть.
– Я не намекаю, я прямо говорю о том, что вашей приятельнице Клавдии Сергеевне Салтыковой было бы лучше всего, если б Коростылев отсутствовал на этом педсовете…
– Я отказываюсь с вами разговаривать, – почти закричала Вихоть. – Это наглость.
– Нет, – спокойно ответил я – Это не наглость. Это факт. И очень прошу вас не воздыматься так грозно над столом, не выкатывать на меня глаза и не ломать мебель кулаками. Я ведь не выбегу отсюда в слезах, как давеча молоденькая учительница.
– Я буду на вас жаловаться вашему руководству, – сказала она.
– И это я уже слышал, но когда вы будете жаловаться моему руководству, не забудьте указать в жалобе, что с телефонного аппарата в соседней комнате дважды, четырнадцатого и девятнадцатого мая, говорили по междугородке с городом Урюпино, откуда впоследствии послали телеграмму Коростылеву о смерти его семьи.
Вихоть тяжело осела на стуле. Ее грозная решимость иссякала на глазах. Она медленно угасала, будто из нее реостатом выводили ток жизни.
Я сказал ей:
– Екатерина Сергеевна, пока не расставлены все точки над "i", я прошу вас подумать и сообщить мне все, что вы знаете об этой истории. Лично я не верю, что вы непосредственно участвовали в организации этой телеграммы, но вы знаете, как, при каких обстоятельствах она возникла. Пока не поздно, прошу вас рассказать мне все…
– Я не желаю с вами разговаривать, – закричала она, выскочила из-за стола и своей тяжелой ломовой рысью выбежала из кабинета.
В коридоре постепенно стихал дробный стук тяжелой походки удаляющейся Вихоть, а я сидел в задумчивости, не понимая, что сейчас мне надо предпринять. То есть я знал, что мне надо делать, но не мог решить, в какой последовательности.
Я уже встал и направился к двери, когда в отгороженной канцелярскими шкафами половине кабинета вдруг раздался негромкий жестяной стук. Я подошел к шкафу и увидал, что за его фанерной спиной на стуле сидит посреди комнаты Дуся Воронцова в своем синем сатиновом халате уборщицы. У ног ее – пустое ведро, в руках она судорожно сжимала швабру. У Дуси было напуганное и растерянное лицо – еще больше, чем обычно.
– Евдокия Романовна, вы чего так перепугались?
Молящим голосом она ответила:
– Честное слово, Станислав Павлович, я не подслушивала! Я не хотела, я просто здесь прибиралась, когда вы вошли! И весь ваш разговор я услыхала с Екатериной Сергеевной, а я не хотела подслушивать, клянусь чем хотите…
– Да нечего извиняться, – улыбнулся я. – Никаких особых секретов у нас с Вихоть нет. Во всяком случае, у меня точно секретов нет.
– Я-я… я слышала, о чем вы говорили, – заикаясь от волнения, сказала Дуся.
– Ну и что? Ничего страшного.
– Дело в том, что девятнадцатого, суббота это была, я здесь задержалась с приборкой – консультации перед экзаменами, учителя поздно работали, а здесь ребята делали стенгазету, и я задержалась.
– И что? Я не понимаю, почему вы так волнуетесь?
– Так видела я! В субботу, девятнадцатого, вечером Петька Есаков из канцелярии звонил! Я слышала – он набирал номер, я его еще спросила, чего он тут делает, а он говорит – звонка дожидаюсь, мол, с товарищем договорился. И потом позвонили, мне еще показалось, что чудной звонок, долгий такой. Мне ведь не пришло в голову, что это междугородка. Петька звонил в субботу, это я сама своими глазами видела, – повторяла испуганная Дуся.
Выцветшее бело – голубое небо, как эмалированный таз, висело над городком. Из телефонной будки против Дома связи я набрал номер Нади. Не дожидаясь моих вопросов, она быстро сказала:
– Я позвонила ему… Он скоро приедет…
– Вы не сказали, о чем хотите с ним говорить?
– Конечно, нет. – В голосе ее звенела тревога.
– Да не волнуйтесь вы так, Надя, – постарался я ее успокоить. – Вам бояться его нечего…
– Я и не боюсь его нисколько. Я ведь его давно знаю, этакий странный гибрид – помесь ласковой свиньи с наглой собакой, а не волноваться не могу.
– Я минут через десять буду у вас.
И все равно я опоздал. Когда я притормозил у голубой изгороди вокруг Надиного дома, там уже стоял знакомый «Запорожец», а Петр Есаков разговаривал с Надей у калитки. На ее лице было написано затруднение – пускать ли его во двор или задержать до моего приезда на дальних подступах.
Я подошел и окликнул его:
– Здравствуйте, Есаков…
Он обернулся, удивленно приподнял брови, вежливенько усмехнулся:
– Чего-то не припоминаю я вас.
– Ладно дурака валять, – махнул я на него рукой. – Вы эти гримасы, ужимки и прыжки приберегите до другого раза – может, понадобятся, а меня вы хорошо помните и прекрасно знаете, кто я такой и, что я тут делаю…
– А-а! – обрадовался Есаков – Никак вы тот самый Тихонов, что по всем домам шастает, из всех душу вытрясает – как так случилось, что дедушка наш Коростылев хвост откинул? Такой был бравый боевой дедуган, здоровяк, молодец и спортсмен – ему бы сто лет жить, а он вдруг погиб в расцвете лет от предательского обреза затаившегося кулака! Не ошибся я? Вы и есть оно?
