– Бегать надо по утрам, живот отрастил, дышать трудно…
– Давай вместе бегать, – предложил я. – Бежим цугом, залитые утренним уругвайским солнцем, – захватывающее зрелище.
Он похлопал меня одобрительно по плечу.
– Все – таки ты удивительно настырный человек! Я ведь не верил, что тебе удастся всю эту историю раскрутить.
Я смотрел на него – красивого, сытого, хорошо одетого, доброжелательно – снисходительного – и пытался понять, отчего же меня так распирает сказать ему, что-нибудь неприятное, обидное, горькое. Может быть, я ему завидую? но ведь человеческая зависть – это в первую очередь желание поменяться местами в жизни, а я ни за, что и ничем не хотел бы с ним меняться.
– Твой тесть, Владик, потратил много лет, чтобы научить меня очень трудному делу – терпению думать об одном и том же…
– Да, это заметно, – кивнул Владилен, помолчал и сказал – Вот ты и додумал телеграмму до конца, что теперь будет?
– Дальше? Я думаю, их будут судить и сильно накажут, а потом жизнь будет продолжаться…
– Стас, да не сердись ты так на меня! – усмехнулся Владилен. – Я-то ни в чем не виноват! а расспрашиваю я тебя потому, что мы с Николаем Ивановичем плоховато понимали друг друга. Поэтому я бы хотел лучше понять тебя.
– А, что непонятного?
– Система твоих – целей и мотивов. Ты сделал, с моей точки зрения, почти невозможное и выволок за ухо на свет божий эту мерзавку с ее любовничком. Теперь их накажут. Ну, а, что Коростылеву сейчас до этого? Его больше все равно нет…
– Мы все есть. Это нужно было не Кольянычу, а им всем. – И я показал рукой на город под холмом. – Они должны знать, что сила справедливости в жизни больше ненависти и злоумия. Твой тесть сказал однажды, что смысл моей работы в борьбе гуманистической строгости закона с бесчеловечием вседозволенности.
Владилен покачал головой:
– Может быть, может быть…
Лариса тронула меня за руку и сказала:
– Стасик, я и не знаю, что теперь с домом станет, с вещами. Нам ведь уезжать надо.
– Да, действительно, – оживился Владилен. – Прямо ума не приложим, что нам с этим барахлишком делать…
– Это точно, – согласился я. – Твой тесть по части наследства совсем не постарался.
– Не в этом дело! – прижал руку к сердцу Владилен. – Выкидывать как-то совестно, а везти в квартиру просто нелепо.
– Ты не хочешь взять папины книги? – тихо спросила меня Лара. – Их немного, но ему было бы приятно, что книги остались у тебя…
– Спасибо, Лариска. Если хочешь, я поговорю с Надей Воронцовой, может быть, лучше отдать книги в школу? Это Кольянычу было бы еще приятней…
– Да – да, конечно! – обрадовалась Лариса. – Будет на душе спокойнее, что ребята пользуются… И сразу же снова озаботилась:
– Хочу пойти к Дусе спросить: не возьмут ли они Барса? Куда он нам в городе?
– Не надо, Лара, не беспокойся. Я заберу Барса. У меня к тебе просьба.
Лара подалась вся ко мне:
– Что угодно!
– Я бы хотел, чтобы ты мне отдала завещание Колумба.
Она всплеснула руками:
– Конечно, о чем ты говоришь! Нам это все равно девать некуда.
– Спасибо, Лара, я беру его на время. Когда-нибудь я его верну.
– Да зачем? Возьми его совсем! Для чего возвращать? Нам оно не нужно..
– Да, наверное, – сказал я, помолчал и добавил! – Через несколько лет подрастут твои ребята, и я верну им завещание Колумба. Я мечтаю, надеюсь, я верю, что оно им еще очень понадобится…
– Вы и пришли снова, будто вернулись из моих детских снов и мечтаний, – сказала Надя, и смотрела она в сторону, на сбегающую под гору дорогу, будто ждала, что кто-то очень нужный появится в конце бетонной полосы.
– Я мало похож на сказочного принца, – усмехнулся я.
– У всех людей свои сказки, – покачала она головой. – И принцы свои… Я знала, что вы когда-нибудь вернетесь…
– Я вернулся по очень печальному поводу, – напомнил я.
– Нет, Николай Иванович был болен и стар, и все равно – через год или через три – вы приехали бы прощаться с ним, а сейчас он умер в бою с этой нежитью, нелюдьми, приславшими телеграмму с того света. И вы вернулись из моей детской любви к вам, чтобы добить за него эту нечисть. Спасибо.
Я положил ей руку на плечо, повернул к себе:
– Это звучит, как окончание сказки. Мы прощаемся навсегда?
Она посмотрела мне прямо в глаза, твердо сказала.
– Нет. Надеюсь, верю, мечтаю…
Мчалась с рокотом и шелестом по шоссе машина. Барс, еще не поверивший до конца, что едет со мной, дышал сзади еле слышно. Лес, обступивший дорогу, в сумерках был совершенно черный, и белые столбы света от фар будто высверливали в этой густой темноте туннель, по которому со свистом летела наша блестящая жестяная коробочка.
С ревом гнал я рыжую машину по серому асфальтовому пространству, неслышно летел во времени и про себя повторял непрерывно, чтобы не уснуть:
"…Наша жизнь ничего не стоит
Дорого стоят только наши дела для жизни остальных людей."
