новое слово — качественная. Так и тянуло его ко всему подходящему, качественному; подыскивал пути полегче покороче, лишь бы руку протянуть да ухватить.
Вскоре он снова увидел Катюшу. На этот раз машину вел не ее отец, не товарищ директор, а какой-то другой, помоложе, покрупнее, более лихой. Пожалуй, Крейда не заметил бы его, ноль внимания, не покажись знакомой крутая спина водителя.
Может, почудилось? Обознался? Другой?
Но Жорке никогда ничего не чудилось. Не верил в сны и видения, все вещи надлежаще на своих местах, ночью с закрытыми глазами найдет.
Знакомая крутая спина, встречал на площадке тридцать третьего, у двери своей модерной девчонки. Или, может, обознался? Страх перед надвинувшимся старым, с приводами, допросами, дознаниями, опаска за новую, налаженную жизнь, — может, замутила голову лихорадка?
Обознался, не обознался, а душа не на месте, сам не знает, что с ним творится. Что ему до промелькнувшей чужой машины? Имеется при ней свой водитель и свой товарищ директор.
А что ж он, Крейда, хуже других, не удержит баранку, не крутнет что надо на вираже?
А машина — вперед! И голова кружится от ее бега.
Остался Крейда в хвосте, ни при чем. Так же, как давеча Сережка.
Нет, не так — глянул вслед, словно «волга» у него на прицепе, словно потянулась за ней веревочка и, стоит только Жорке дернуть к себе, в свою сторону — побежит машина обратным ходом в его лапу.
Сперва думал только о машине, шуршал в ушах ее ласковый ход, маячили перед глазами лоснящиеся бока, в руках, в пальцах ощущал каждую деталь. Потом скрылась поглощенная далью машина, размылась скоростями и только — лицо девушки…
Непонятное с Жоркой творится, бывало менял людей на любое барахло. А теперь уже не вещи в мыслях, не жадность к ним — протянет руку к барахлу и отвернется. И думает только о ней, всегда перед ним ее глаза, ее лицо, старается ее думки понять, постичь ее и что вокруг нее. Знает ее и не знает, повторяет про себя: все одинаковые — и не верит себе.
Залился б водкой, да не смеет, перед собой не смеет, перед жизнью своей, перед прошлым, из которого вырвался, как смертник из последней ямы.
Он встречал ее всюду, на заводском дворе, когда навещала она своего родителя; на улице в толпе видел ее косынку, ее шапочку, даже когда Катюши не было в городе…
Однажды, подбирая в новом универмаге модный галстук, он вдруг приметил на прилавке ее сумочку — сперва сумочку и только уж потом увидел Катюшу; покупала безделушки, донимая продавщицу:
— Вот эту! Да нет — вот ту, пожалуйста.
Внезапно чья-то рука из-за спины Егория протянулась к сумочке:
— Извиняюсь!
И сумочка слетела с прилавка.
Никто вокруг ничего не заметил, глазом моргнуть не успел, а Жоркина душа перевернулась. Все спуталось, и чистая работа шельмеца (этого Жорка не мог не отметить), и злоба, что посмел зацепить ее сумочку. Но главное — вот сейчас Катюша оглянется — сумочки нет, а Крейда торчит рядом…
Жорка рванулся, перекрыл дорогу корешу, тихо, в самое ухо прошипел, указав на прилавок:
— Об это место!
— Вы что? Ты ж понимаешь… — лопотнул было паренек. Крейда легонько помог ему вернуться к прилавку.
— Об это место. И не крути финку — у меня красивее твоей.
Катюша оглянулась, рука ее потянулась к прилавку.
— Простите, — поклонился ей Крейда, — вот этот симпатяга желает вручить вам сумочку. Упала на пол.
И подтолкнул симпатягу.
— Подай, сынок, девушке сумочку!
Крейда предупредительно сопровождал Катюшу до самого выхода и, когда они уже отошли, очнувшиеся покупатели зашумели, засудачили насчет безобразий, куда, мол, смотрят и до каких пор, и кто-то уже выкрикнул: «вешать надо» и, выкрикнув, поспешно удалился, опасливо озираясь по сторонам.
Егорий и Катюша беспрепятственно покинули универмаг, и только на улице к Егорию вплотную притиснулся какой-то мелкий босс с прищуренными глазами, надавил острым локтем под пятое ребро — дескать, понимай и запомни. Но встретив скошенный взгляд Крейды, отступил, и враз уличная толпа завертела его, утопила, как оторвавшуюся накипь.
Когда это произошло? Какой был день? Егорий запомнил все — острый черный угол тучи над новостройками, первые капли дождя на витринах, лица людей, вспугнутых внезапными ударами грома, заблестевшие под ливнем плащи, девочку, застигнутую налетевшим потоком, погасший, потушенный дождем окурок — каждую черточку этого дня, и не мог назвать число: выпал он какой-то особый, вечный, без календарей и летосчислении…
Катюша укрылась в подъезде недостроенного дома. В легком весеннем платье, светлом и радостном, в светлых открытых туфлях-лодочках… Еще издали приметив ее, Крейда налетом захватил такси, отбросив, отгородив спиной топтавшуюся под зонтиками очередь. Подкатил к подъезду, распахнул дверцу:
— Пожалуйте!
Глаза Катюши выглядывали из-под нависшей влажной пряди волос.
Егорий выскочил из машины, бросился к ней, будто хотел подхватить на руки и, не посмев прикоснуться, повторял бессвязно:
— Пожалуйста… Вот пригнал машину. Прошу. А то промокнете.
— Да нет, зачем. Дождь скоро пройдет.
— Может, и скоро. Но мутной грязи еще на часы хватит.
— Ну, что вы, спасибо…
— Хоть свои туфельки пожалейте, если себя не жалеете! — замолк, наежился, должно быть от хлеставшего ливня. Потом вдруг, пряча неспокойные глаза, воскликнул: — Да вы не сомневайтесь. Я, ведь, не просто с улицы. Я у вашего папаши на заводе работаю. Знают меня.
И помог ей, почти перенес в машину.
— Где ехать? — не поворачиваясь спросил шофер.
— Куда они скажут, — глянул на Катюшу Егорий.
Она чуть отодвинулась в сторону, в угол — невольное движение в чужой машине с чужим человеком.
— Не признаете меня? — ухмыльнулся Крейда.
— Нет, почему же… Отлично помню, выручили мои богатства.
— Богатства, не богатства, а все равно неприятно. Я сам не люблю, когда пропадают вещи. Хоть ни какой пустяк, а все же обидно.
— А я до сих пор думаю, как вы не побоялись. Уверяют, лучше обходить…
Катюша не могла объяснить себе, почему говорила с ним т а к, подстраиваясь под уличную, обывательскую болтовню, так же, как не смогла бы объяснить и даже не заметила, что отодвинулась в сторону.
И он, кажется, ничего не замечал — ни ее отчужденности, ни того, что придвинулся к ней:
— Всех и каждого не обойдешь, — продолжал благодушно ухмыляться Егорий, — пусть уж лучше нас обходят.
Она промолчала.
Он еще что-то сказал, и она снова промолчала. Смотрела на стекла, залитые дождем.
— Как себя чувствует папаша? Что-то его не было вчерась на заводе?
Она удивленно, рассеянно и как-то сбоку глянула на него.
И только теперь почувствовал он ту отчужденность, которую должен был угадать с первого шага. Они сидели очень
