Отряд Егора Правдина был направлен в Северо- Западный сектор и приписан к бригаде Шлехновича, отважного командира и бравого рубаки. Егор без труда нашел с ним общий язык, тем более, что он не претендовал на звания и чины, а просто хотел закончить начатое дело и сделать его хорошо.
Спецподразделения, регулярные войсковые части выстраивали временную границу, закрывая надел на замок из колючей проволоки, штыков, собак и солдатской ненависти ко всем, кто находится по ту сторону разума. Ведь на этой стороне бесчисленные политзанятия и яростные политруки вырывали, выкорчевывали все нормальные человеческие мысли и чувства, высаживая на их место ненависть, жестокость к назначенным врагам и рабскую покорность властям.
Политзанятия проводились с регулярностью приема пищи, некоторые политруки, ошалевшие от своих гневных изобличающих речей, были искренне убеждены, что политзанятия в обозримом будущем смогут полностью заменить прием пищи. Но, к огромному сожалению, нынешние бойцы хоть и яростные, но не настолько, чтобы обойтись без куска хлеба. Вот поэтому и нужно было повышать морально- политические качества бойцов, чтобы не дать не единого шанса врагу выжить.
– Боец Слабоуменко, расскажи прикомандированным бойцам товарища Правдина, кто такие враги нашей власти.
– Враги нашей власти все, кто супротив нашей власти идет и не понимает своего глупого и бессмысленного сопротивления, товарищ политрук, – отчеканил солдат.
– Молодец Слабоуменко, а кто друг нашего великого и могучего государства, боец Недоуменко?
– Друг нашей страны тот, кто ненавидит наших врагов и любит наше величайшее государство.
– Хорошо, а пример, всегда нужно приводить пример, как я вас учил?
– Черные негры, борющиеся с проклятыми капиталистами, – раз. Парижские коммунары – два. Американские индейцы и ковбои, как самый передовой класс угнетенного американского континента, – три.
– Совершенно верно, Недоуменко, даже американские индейцы с одним луком и даже голые папуасы с одним копьем вгрызаются в горло ненавистным угнетателям. Мы ничем не должны отличаться от тех далеких племен, с которыми нас объединила история одной рабоче-крестьянской пролетарской кровью. Мы с такой же ненавистью обязаны рвать врагов даже голыми руками, даже голыми зубами. Вот такой наказ нам дает партия и правительство, и этот наказ мы обязаны выполнять беспрекословно, даже, если надо, ценой собственной жизни. Государственные органы нам сообщают, что по какой-то неизвестной причине население целого надела заболело неизлечимой болезнью – ненавистью к нашему государству. Этих бешеных нелюдей нужно уничтожать без сожаления, дабы они не разнесли заразу по всей нашей великой социалистической Родине. Для большего удобства бойцу красной армии даже не нужно искать врагов, их вам покажут. Останется только уничтожить, стереть память об их существовании, и всё. Мы построим великое, мощное государство, не смотря на сопротивление наших врагов, а количество жертв нас не пугает и не останавливает на этом великом историческом пути.
Политрук вел своих бойцов в новые, суровые походы, вырывая сердца и заливая кровью врагов не только землю, но и Луну, и Марс с Юпитером, выходя далеко за пределы Галактики. Бойцы сидели, отвесив челюсти, веря во весь этот бред, пропитываясь ненавистью к далеким капиталистическим пришельцам, и только Коляскин улыбался в полрта, зная большой секретный секрет, что без пяти минут планета Марс – наша, красная, марсианско-рабочая и марсианско-крестьянская.
Глава 12
Боевая задача, поставленная перед Правдиным, ничем ни отличалась от прежней, но усложнялась упорным и настойчивым сопротивлением партизан. Последним под натиском хорошо вооруженных армейских частей пришлось снова уйти в лес, оставив своих родных. На что же они надеялись? На победу или на то, что их оставят в покое? Может нужно подчиниться, чтобы сохранить свои жизни и жизни своих близких, жен и детей? Даже если отбирают твой урожай или уводят со двора лошадь, назначая тебя врагом, недостойным жизни, а твоих детей обзывают ублюдками. Нужно смиренно молчать, чтобы выжить, а зачем тогда жить? Жить чтобы не принадлежать себе и кормить эту трусливую свору, называющую себя властью. Но это вы называете власть трусливой, если бы она была таковой, она бы вела с вами переговоры, видя в вас партнера, находя взаимовыгодные решения. Она-то сильна, и поэтому вас просто убьют или будут издеваться до конца жизни в угоду собственному тщеславию. Не веришь? Выгляни в окно.
– Да выбей ты окно прикладом, что возишься как ребенок.
– Не учи ученого, – огрызнулся Коляскин на совет Чайникова, выбивая небольшое закопченное стекло, словно специально подготовленное для наблюдения за концом света.
Жалобно звякнув, стеклышко разлетелось, предоставив возможность проникнуть в помещение. Коляскин попытался заглянуть вовнутрь, но тут же отпрянул, закрыв нос ладонью, склепный запах разлагающихся тел вырвался из тесного помещения, отбив всякое желание любопытствовать.
– Не, я туда не полезу, я мертвяков боюсь, – сказал Коляскин, глубоко вдыхая чистый воздух.
– Ты бы не мертвяков боялся, а тех, кто по лесу шастает, – съязвил Чайников.
– Что тут у вас? – Обратился к дружкам Борщев, подойдя поближе.
– Да мертвяки там, товарищ заместитель командира.
– Ну давай, полезай, Коляскин, погляди, что там, а то может бандиты замаскировались под мертвых?
– Не, в могилу я не полезу, я мертвяков боюсь!
– Тебя что пристрелить, чтобы ты туда забрался? Это приказ! – Зарычал Борщев.
Чайников, наблюдая за перепалкой, внутри заливался ехидным смехом, но внешне был серьезен, с немного открытым ртом, как у слабоумного или душевнобольного:" С таким видом меня точно не загонят в это нехорошее место.»
Переведя взгляд с Коляскина на Чайникова, Борщев утвердился во мнении, что первый – не подарок, а второй так совсем идиот. Коляскин же в это время, недовольно огрызаясь и ворча, закрыл рот и нос пилоткой, набрав полную грудь воздуха, спускался в помещение. Неизвестно, что он рассмотрел за такое короткое время, которое находился внутри, но, выбравшись, доложил.
– Товарищ заместитель командира, живых бандитов нет.
– Ты мне еще позубоскаль, – одернул бойца Борщев. – Что там?
– Тама три трупа, два взрослых и один ребенок, у взрослого нога отрезана, видать сожрали.
– Ну и хрен с ними, сожгите эту лачугу, – приказал Борщев.
– Товарищ командир, – обратился заместитель к Правдину, – похоже, здесь никого нет в живых, все осмотрели: ни одной живой души.
– Товарищ командир, товарищ командир, – кричал Смертькевич, бегущий навстречу из-за не большого холма, поросшего молодым березняком. – Там есть живой человек, вернее бабка, совсем из ума выжила, от голода, наверное.
Все вместе направились туда, куда указывал Смертькевич, который по пути рассказывал:
– Она сказала, что в этой местности главный леший Григорий Шлында, его жена должна быть живая. Они жили в Богословке, в пятнадцати верстах отсюда.
Егору бабка не показалась сумасшедшей, ее живые глаза говорили об обратном, хотя вся она, доведенная голодом и старостью до состояния гербария, казалась неживой.
– Что еще знаешь о партизанах и недовольных властью? – Спросил Правдин.
– И стоило такую длинную дорогу проделать, чтобы извести свою родню? – Ответила она на вопрос вопросом.
– Я же говорил, товарищ командир, умалишенная она, тронулась, – подытожил Смертькевич.
– Ты чего несешь, старуха? Вопроса не слышишь?
По ее глазам было видно, что она все расслышала и поняла, но в ответ она подчеркнуто сжала свои высохшие губы- щели, как бы закрывая их на замок. На все остальные вопросы она реагировала в таком же духе, молча, закрыв глаза и немного раскачиваясь взад и вперед, сидя на большом ворохе соломы, заменявшей ей постель. Поняв, что от нее они ничего не добьются, представители новой власти выползли из бабкиной землянки, чертыхаясь на чем свет стоит.
– Как она здесь выжила, такая старая? – Обратился Коляскин с вопросом как бы ко всем, при этом уставившись на Борщева, – Может, она колдунья?
– Может, ты и в бога веришь? – Съехидничал как обычно Чайников.
– Не, в бога я не верю, – вполне серьезно ответил Коляскин, – а вот колдунья у нас в деревне, когда я пацаном был, жила, так она…
– Заткнись, – оборвал его Борщев, как будто боялся услышать что – то страшное.
Смертькевич с Правдиным направились к остальному отряду, уже готовому двинуться в путь, Борщев с дружками несколько отстал. Заместитель командира остановился, о чем-то раздумывая, переводя взгляд с Чайникова на Коляскина и наоборот. Чайников, очевидно догадавшись, что решает Борщев, состроил такую гримасу, что казался не бойцом карательного отряда, а пациентом психбольницы. «Вот дегенерат», – подумал Борщев, глядя на чайниковскую моду, и скомандовал:
