нее русые волосы, – проговорил Йерун. – Следовательно, и борода тоже.
Подобрав подходящий оттенок, он написал бороду – едва заметную, больше похожую на юношеский пушок – и снова остался недоволен. Дождавшись, когда краска засохнет, он аккуратно соскоблил ее и заново нарисовал чистое девичье лицо.
– Я ведь так никогда и не написал ее портрет, – тихо проговорил художник. – И, уже написав, не испорчу.
Часть III. Подмастерье
Семь смертных грехов и четыре последние вещи
Изжелта-серая громада, строгостью стен и четырьмя островерхими башнями по углам напоминавшая крепость, возвышалась у подножия гор Сьерра-де-Гвадаррама. Именно это место Филипп II, король Испании, выбрал для своей резиденции. В четырех стенах гигантского каменного прямоугольника располагались королевский дворец, монастырь и усыпальница для будущих королей. А сверху, с высоты птичьего полета, дворец напоминал решетку исполинской жаровни, и отнюдь неспроста. Таким способом архитекторы почтили Святого Лаврентия, принявшего мученическую смерть на железной решетке. Парадные залы дворца, пантеон и собор поражали роскошью и мрачной, величественной красотой. В противовес им королевские покои были на удивление скромными, им подошло бы сравнение с жилищем обыкновенного горожанина. Таков Эскориал, по замыслу государя – «дворец для Бога, лачуга для короля».
Окна королевских покоев выходили на две стороны – одни на монастырский двор, другие – на простор, раскинувшийся за пределами дворцовых стен. Так Филиппу, ревностному католику и правителю империи, над которой никогда не заходило солнце, удавалось видеть одновременно владения Божьи и свои. Власть над этой землей он полагал дарованной ему свыше. Гладкую беленую стену кабинета украшала одна-единственная картина – прямоугольная деревянная доска пять футов в длину и четыре в ширину.
На темном, почти черном фоне помещалось пять круглых картин – самая большая в центре, четыре по углам. Каждый из малых кругов словно рассказывал отдельную историю. Большой круг напоминал колесо, между спицами которого располагались целых семь сюжетов. Поверни колесо – и все семь пройдут перед зрителем один за другим. Разумеется, это было невозможно, поэтому выходило, что часть из них виделась боком или даже вверх тормашками, но те зрители, которые много раз видели картину, успели привыкнуть к этому. Вероятно, художник задумал свою работу как расписную столешницу. Мастер изобразил границы между семью историями с таким расчетом, что картинки плавно переходили одна в другую, словно бы их действие происходило в одной комнате.
В самом центре, в обрамлении солнечных лучей, предостерегающе поднимал руку Иисус Христос, встающий из гробницы. «Берегись, берегись, Господь видит!» – гласила латинская надпись.
Еще более суровыми, более угрожающими были надписи на свитках, изображенных сверху и снизу от большого круга, обе – из Книги Второзакония.
Король поднял глаза от бумаг и задумчиво посмотрел на картину. Она принадлежала кисти старого фламандского живописца и сейчас лишний раз напомнила монарху о восстании далеко на севере его владений, в Семнадцати провинциях. Надо сказать, что вести из Фландрии не радовали.
Хосе де Сигуенса, монах ордена Святого Иеронима, угадал мысли государя. Он стоял рядом, терпеливо ожидая вопроса, и незаметно переступал с ноги на ногу – устав монастыря обязывал братию ходить босиком. Холодный каменный пол забирал из ступней последние капли тепла. Не скоро, совсем не скоро наступит то время, когда правила смягчат, и монахи возблагодарят нового настоятеля, Деву Марию и Иисуса Христа за возможность носить деревянные сандалии.
– Верно ли, что еретики в Семнадцати провинциях считают католиков свирепыми чудовищами? – спросил король.
– Увы, это так, ваше величество, – ответил де Сигуенса.
– Зови меня просто сеньором[3], брат Сигуенса.
Монах почтительно кивнул в ответ. Король продолжил, указав на картину:
– Но разве они лучше нас, когда преследуют труды своих соотечественников? То, чем следовало бы гордиться?
– Ересь принесла еще один раскол в христианский мир, – вздохнул монах. – И лишила разума многих. Те, кто предался ей, бросились сжигать то, чему поклонялись…
– И поклоняться тому, что сжигали, – закончил король.
– Почти что так, сеньор. Хотя сейчас это больше похоже на дурную шутку. Гёзы крепят к своим шапкам знаки полумесяца с девизом: «Лучше служить турецкому султану, чем королю-католику».
– Что ж, герцог Альба быстро отучит их шутить подобным образом.
– Как знать, сеньор, как знать. Герцог неспроста был против того, чтобы подавлять смутьянов силой.
Король взглянул вопросительно.
– Как ни прозорлив герцог Альба, но он прежде всего ваш верный слуга и военачальник. И отличается жестокостью к врагам – на войне без этого не обойтись.
– То, что происходит в Семнадцати провинциях, не совсем война, брат Сигуенса. Законы и обычаи войны созданы для равных противников, обязанных уважать друг друга. Но дело в том, что люди из Фландрии и Брабанта не чужеземцы. Они мои подданные, хоть и не испанцы. В империи множество самых разных народов, и моя забота в том, чтобы обеспечить их единство под знаменами Кастилии. Подняв мятеж, фламандцы стали изменниками короны. Преступниками. Следовательно, они должны отвечать по всей строгости закона. Бунтовщики не заслуживают ничего, кроме жестокости.
– Все так, сеньор. Однако до отправки войск во Фландрию мятеж понемногу шел на убыль, – пояснил монах. – Ведь раскол не способствует единству. Многие молчали, выжидая, чтобы после присоединиться к победителю. Или, пользуясь случаем, сводили счеты друг с другом, усиливая раскол. Но, столкнувшись с вашими войсками под предводительством герцога Альбы, они получили то, чего им не хватало для продолжения борьбы.
– Общего врага, – нахмурился король. – Грозного настолько, что впору забыть раздоры. Присутствие наших войск вдохновило их вместо того, чтобы устрашить. Да, я понимаю это только теперь.
– Потому еретики и сражаются с картинами старых мастеров так же ретиво, как с вашими солдатами на поле битвы. Мятежники не щадят произведения искусства, созданные во славу матери нашей католической церкви, – продолжил монах. – Потому что смотрят на них, а видят деревья вдоль дорог Фландрии и Брабанта, на которых люди герцога Альбы вешают людей Вильгельма Оранского!
– Это становится интересно! Выходит, что картины фламандских мастеров напоминают нам о гёзах, а гёзам – о нас!
– Но в делах нынешних нет вины мастеров прошлого! – воскликнул де Сигуенса. – Те картины, что писал Херонимо Боско, подверглись нападкам задолго до мятежа в Семнадцати провинциях. Это началось сорок лет назад, на Тридентском соборе. С тех пор еретики не изменили свои взгляды. И этим совершают не просто святотатство, но ошибку. Они обделяют себя!
– Это, по крайней мере, доказывает то, что сам Боско не был еретиком, Сигуенса.
– Недаром же вы, сеньор, защитник католической веры, цените его работы. Не был он и слепым орудием Церкви, как полагают невежды.
