class="p1">– Вы правы, брат Сигуенса. И нам не следует уподобляться невеждам. Разве можно поспорить с тем, что он знал жизнь людей с разных сторон и умел показать ее правдиво? Взглянуть хотя бы на эту картину. – Король кивнул в сторону деревянной панели.
– Истинно так, сеньор. Из множества мастеров, творивших на юге и на севере ваших владений, Боско имел нечто, достойное уважения.
– Что же?
– На мой взгляд, основное отличие картин этого мастера от всех остальных в том, что художники обыкновенно изображают человека так, как все видят его снаружи, и только он, он один осмеливается изображать то, что творится у человека внутри.
Слова монаха заставили короля задуматься и снова, как тысячу раз прежде, вглядеться в пять кругов на деревянной панели.
В противовес угрожающим надписям сверху и снизу от большого круга семь историй, написанных внутри него, не казались страшными. Скорее наоборот, они могли позабавить – уж больно нелепыми и смешными выглядели их герои-грешники. Их-то точно не пугал всевидящий взгляд Иисуса Христа, расположенного в самом центре, точно в зрачке огромного и зоркого глаза. Но даже написанные в старой, несколько неуклюжей манере люди не казались ненастоящими. Что-то неуловимо живое читалось в их позах, они были подвижны. С первого взгляда забавные грешники завладевали вниманием зрителя и всякий раз не спешили отпускать его.
Вот двое простолюдинов, толстый и тонкий. Они пируют, точнее – обжираются и опиваются, да так резво, что хозяйка едва успевает подносить кушанья. Толстяк развалился в кресле вполоборота к столу. Не вынимая изо рта кости, он поглядывает на ребенка – свою копию, только маленькую, с коричневым пятном на одежде пониже спины. Тощий гость жадно переливает в себя пиво из кувшина – он встал в полный рост, чтобы больше влезло, и даже табурет опрокинул от нетерпения. «Чревоугодие» – гласит надпись, сделанная по-латыни.
Вот некто среди бела дня дремлет в кресле у камина. Даже подушку принести не забыл. Тщетно женщина протягивает ему Библию и четки – сонливцу дела до них нет, как и собачонке, что спит по примеру хозяина. Их обуяла лень.
Сцена, изображающая грех похоти, происходит как будто за раскрытым окном лентяя. Верно, крепок его дневной сон, если даже столь шумное действо не способно нарушить его! Здесь на лужайке развлекаются знатные дамы и кавалеры – к их услугам вино и музыка, и двое шутов в придачу. Чуть поодаль – роскошный шатер, в котором можно уединиться. Государь поморщился, узнав собственных придворных. С каким удовольствием он, строгий и угрюмый человек, заменил бы их монахами!
Мысленно король повернул колесо. Вот прихорашивается перед зеркалом знатная дама. Красива ли она, остается только догадываться – художник изобразил ее спиной к зрителю. Впрочем, особа подобного рода, будь она живым, а не нарисованным человеком, повернулась бы спиной хоть к самому Господу Богу – куда больше ее занимает зеркало. Гордячке довольно общества собственного отражения. Зрителю не различить ее лица, однако же всякий, кроме, пожалуй, самой женщины, замечает, что зеркало держит тощий свинорылый черт, привлеченный грехом гордыни.
И снова поворот колеса, и снова следующая история шумит на улице, как будто за окном предыдущей. Здесь правит гнев. Двое мужчин, напившись, устроили драку возле таверны. Уже опрокинуты столы (один даже нахлобучен на голову противника!), разбросаны по сторонам сандалии, плащи и шляпы, уже дошло до ножей, и неясно, сумеет ли подоспевшая женщина разнять драчунов. Они изображены простолюдинами, в своем гневе они до смешного неуклюжи и безобразны. Но не то же ли самое вытворяют благородные сеньоры? Давно ли во Франции двое придворных, затеяв дуэль из пустяшной ссоры, вовлекли в нее шестерых, из которых четверо отправились прямиком на суд Божий? Увы, схватки людей знатных, порой не менее безобразные и более кровавые, привычно воспевают, уподобляя рыцарям прошлого не в меру яростных мужей настоящего.
Поворот… Здесь разгулялась зависть. Похоже, она охватила даже животных: двум собакам нет дела до костей у них под носом – их привлекает только та, что в руках у пожилого человека в окне дома. Верно говорят: «Где две собаки и одна кость, там согласию не бывать». Тот, что с костью в руке, завидущими глазами посматривает на сеньора за окном – у него и наряд побогаче, и слуга еле тащит его туго набитый добром мешок… Дочь хозяев дома тем временем беседует с юношей, но смотрит не в лицо, а на пояс своего ухажера – уж больно увесистый на нем кошелек! Из всех действующих лиц зависти не подвержен, кажется, только сокол на руке богатого сеньора. Впрочем, неудивительно – глаза у птицы закрыты кожаным клобучком.
А прямо за углом дома завистливого семейства творится неправый суд. Почтенный судья в мантии, с жезлом в руке и раскрытой книгой законов участливо слушает показания. А сам тем временем протянул левую руку за спину, втихомолку принимая взятку от противной стороны. Всякому известно, что судьи – люди уважаемые и нужды не испытывают. Но есть ли предел у алчности?
Семь забавных картинок, семь историй. Семь смертных грехов.
И вокруг – четыре последние вещи. Те самые, о которых часто забывают или стараются не вспоминать, но от которых не уйти никому…
Вот человек при смерти. Священнослужители и родственники готовятся проводить его в последний путь – уже сама Смерть встала у изголовья кровати, а ангел и бес уселись здесь же – каждый в ожидании души, которая вот-вот покинет тело.
Правее – сцена Страшного суда, и ниже – два возможных посмертия.
Слева – ад, выжженная пустошь со смоляными реками и дымным заревом пожара вместо неба. Здесь – кара для грешников среди вечных мук и угольно-черных страшилищ.
Справа – рай. Художник изобразил его в виде прекрасного собора с ангельским хором. Вход стерегут архангелы, и недаром – упрямые бесы преследуют людские души до самых ворот, не желая упускать добычу.
Король вновь прочел надписи на свитках возле большого круга. Верхний гласил: «Ибо они – народ, лишенный совета, и нет в них разумения. О, если бы они были мудры, если бы они поняли это, если бы они подумали о своем конце». «Я сокрою лицо Мое от них, Я увижу, каков будет конец их», – вторил ему нижний.
Сколько раз государь, перечитывая надписи на свитках, воображал себя карающим орудием в длани Господней! Обычно эта мысль доставляла ему мрачное удовольствие – он чувствовал, что жестокие решения и поступки оправданы свыше.
Но с годами монарх все сильнее понимал тщетность своих усилий. Сколько бы побед ни
