двигался навстречу обозу по дороге.
Спустя час или около того обоз достиг подножия высокого полукруглого холма, на вершине которого вращала крыльями ветряная мельница, и Йерун впервые оглянулся. Он посмотрел на родной город издалека, и только тут подумал, что никогда прежде ему не случалось уходить дальше. Восемнадцать с лишним лет его мир заканчивался здесь, у подножия холма с мельницей. Сюда он несколько раз поднимался в компании отца и братьев, чтобы изобразить вид Хертогенбоса.
Раньше Йеруну не приходило в голову задуматься, на что похож Иерусалим на работах отца и деда, теперь он впервые обратил на это внимание. Отличался только цвет – библейский город старались написать в желтых тонах. Но дело было не в этом – даже знакомый вид города сейчас выглядел иначе. Юноша как будто впервые видел крепостные стены, опоясанные рвом с водой, за которыми виднелись разноцветные крыши – издалека они были похожи на искрошенную сосновую кору, и остро торчащие вверх шпили многочисленных городских церквей.
А ведь дальше начинался и вовсе незнакомый мир. Такой, о котором доводилось только слышать из рассказов путешественников да читать в немногочисленных книгах. Мир, полный чудного и неизведанного, что прилетало на рыночную площадь Хертогенбоса лишь в виде отголосков.
Увы, теперь Йеруна не вдохновляли мысли о чудесах. Сейчас не было необходимости упражняться в нанесении рисунка или выполнять работы в мастерской отца, не нужно было даже просто смотреть под ноги. Подобная свобода была настолько непривычной для мастерового человека, что Йерун просто не знал, как распорядиться ею. Он смотрел по сторонам, отмечал про себя линии, угадывал оттенки того или иного цвета, но делал это бездумно, скорее по привычке. Сейчас он не находил радости в видах нового, так обильно попадавшихся ему на глаза пасмурным весенним утром.
К полудню город пропал из виду. Крестьянские подворья и те встречались все реже и реже. Когда бы не утоптанная сотнями ног и копыт, не укатанная множеством колес дорога под ногами, можно было бы подумать, что этот край необитаем. Никогда раньше Йеруну, привыкшему жить посреди большого города, не доводилось видеть мест настолько безлюдных.
На опушке небольшого леса обоз остановился на привал. Вдоль края дороги стеной тянулись непролазные заросли кустарника, но здесь они отступали, оставляя открытым пространство в несколько сотен футов. Свернув с дороги, люди спрыгивали с подвод, разминая затекшие ноги. Одни принялись выпрягать коней и привязывать их к ближайшим деревьям, другие разошлись по лесу в поисках хвороста для костров и воды для приготовления обеда. Хрустел валежник, постукивали топоры. Вскоре затрещали первые костры, уютно потянуло дымом и гороховой кашей. Угрюмое молчание сменилось разговорами, впервые с начала пути зазвучали смех и шутки. Сквозь тучи, пусть и ненадолго, проглянуло неяркое солнце.
Йерун возился у костра, помогая своим спутникам. Он ломал ветки, принесенные из леса; не самое привычное занятие внезапно показалось юноше развлечением, так что трудился он не покладая рук. Возчики, правда, оставались неразговорчивыми. Ученик художника кое-как сумел просто познакомиться с ними. Пит и Клаас назвали свои имена, но не более того. Для них Йерун был незнакомым, чужим человеком. Он не знал их дела и годился, как им думалось, только для заготовки хвороста. Поэтому и ученик художника видел возчиков отстраненно, как если бы пришли в движение люди, нарисованные маслом на буковой доске.
– Тут, что ли, год назад медведь задрал крестьянина? – спросил Клаас.
– Не тут, – ответил Пит. – В полумиле отсюда. Задрал и прикопал. Медведи, они такие, любят мясо с душком.
Больше всего Пита и Клааса занимал закипавший котел. Точнее, то, что закипал он медленно.
– Подбрось хворосту побольше, чего тут скряжничать, – ворчал Пит, тот самый седобородый, что утром успел напророчить Йеруну много женщин. – Ну, вот кто на таком огне варит?
– Кто-кто… Мы с тобой и варим! – Клаас – тощий, с длинными редкими усами, похожий на облезлого кота, спешил к костру с новой охапкой хвороста. – Вот так, так, – приговаривал он, подкладывая ветки под самый котел. – Костер повыше, огонь пожарче, гори, Питова борода, гори, да поярче!
– Э-э-эй! – внезапно донеслось из-за деревьев. – Лю-у-ди!!!
Возчики переглянулись. Голос звучал натужно, как будто кричали из последних сил.
– На по-мо-ощь!
– Да ну его к нечистому, – процедил Клаас.
С этими словами он подхватил секиру – многие в обозе были вооружены – и бросился на крик. Пит, невнятно выбранившись, натянул тетиву арбалета и поспешил следом за своим товарищем, на ходу накладывая болт[4]. Йерун, хоть и был безоружен, последовал за ними. Если бы его спросили, что он собирается делать, юноша ответил бы: «Помочь». Ничего другого он и подумать не успел. Еще несколько человек побежали следом.
За деревьями, всего в паре сотен шагов, они увидели, что к высокому дереву, со всех сторон окруженному кустарником, был привязан человек. Заметив людей, бегущих к нему с оружием в руках, он на мгновение замер и умолк, однако, приглядевшись, заголосил еще громче прежнего. Клаас и Пит, подоспев раньше прочих, поспешно перерезали веревки. Йерун догадался протянуть бедняге руки – тот, едва его перестали удерживать путы, чуть не упал.
Все вместе возвращались к месту стоянки. Спасенный широко переступал, поминутно глядя под ноги – он оказался босым, при этом не отставал от своих спасителей. Говорил он много и сбивчиво – разобрать сказанное было почти невозможно. Ясно было только, что человек благодарен за спасение. А еще то, что говорит он с заметным немецким акцентом.
Незнакомец был немолод – никак не меньше пятидесяти лет, худ и морщинист. Обладал орлиным носом, седыми бровями и внушительной лысиной. Не было ни плаща, ни шляпы, ни шоссов[5], ни сапог – из одежды на нем осталась только исподняя рубаха, сквозь разорванный ворот которой наружу вывалились простой нательный крест и ладанка на кожаном шнурке.
– Кто ты? – Хуберт ван Гроот, начальник обоза, не без любопытства рассматривал незнакомца.
– Каспар Штосс, господин. – Спасенный уже успокоился. Он расправил худые плечи и держался с некоторым достоинством. – Бакалавр теологии. Я иду из Неймегена в Бреду.
– Что приключилось здесь?
– Разбойники, господин. Среди бела дня уволокли меня в лес, подальше от дороги. И обобрали до исподнего.
– Много их?
– Мне хватило.
– Так сколько?
– Четыре или пять, не больше.
– Отребье, – сплюнул ван Гроот. – В ближайшем поселке скажу старосте, пускай смотрят за своими людишками получше.
– Вы, минхерт богослов, легко отделались, – проговорил Пит. – Все ж не убиты, не покалечены.
– Их спугнули вы, – отвечал Штосс. – Когда начали шуметь, вставая на привал. Они сбежали, а мне, слава святому Юлиану, удалось
