2
Шевелящимися виноградинамиУгрожают нам эти миры,И висят городами украденными,Золотыми обмолвками, ябедами,Ядовитого холода ягодамиРастяжимых созвездий шатры —Золотые созвездий жиры…
3
Аравийское месиво, крошево,Свет размолотых в луч скоростей,И своими косыми подошвамиЛуч стоит на сетчатке моей.
Миллионы убитых задешевоПротоптали тропу в пустоте —Доброй ночи, всего им хорошегоОт лица земляных крепостей.
Неподкупное небо окопное,Небо крупных оптовых смертей —За тобой, от тебя, целокупное,Я губами несусь в темноте —
За воронки, за насыпи, осыпи,По которым он медлил и мглил, —Развороченных – пасмурный, оспенныйИ придымленный гений могил.
4
Хорошо умирает пехота,И поет хорошо хор ночнойНад улыбкой приплюснутой Швейка,И над птичьим копьем Дон-Кихота,И над рыцарской птичьей плюсной.И дружит с человеком калека —Им обоим найдется работа,И стучит по околицам векаКостылей деревянных семейка —Эй, товарищество, – шар земной!
5
Для того ль должен череп развитьсяВо весь лоб – от виска до виска,Чтоб в его дорогие глазницыНе могли не вливаться войска?Развивается череп от жизниВо весь лоб – от виска до виска,Чистотой своих швов он дразнит себя,Понимающим куполом яснится,Мыслью пенится, сам себе снится —Чаша чаш и отчизна отчизне —Звездным рубчиком шитый чепец —Чепчик счастья – Шекспира отец…
6
Ясность ясеневая, зоркость явороваяЧуть-чуть красная мчится в свой дом,Как бы обмороками затовариваяОба неба с их тусклым огнем.
Нам союзно лишь то, что избыточно,Впереди не провал, а промер,И бороться за воздух прожиточный —Эта слава другим не в пример.
И сознанье свое затовариваяПолуобморочным бытием,Я ль без выбора пью это варево,Свою голову ем под огнем?
Для чего ж заготовлена тараОбаянья в пространстве пустом,Если белые звезды обратноЧуть-чуть красные мчатся в свой дом?
Чуешь, мачеха звездного табора,Ночь, – что будет сейчас и потом?
7
Напрягаются кровью аорты,И звучит по рядам шепотком:– Я рожден в девяносто четвертом…– Я рожден в девяносто втором…И, в кулак зажимая истертыйГод рожденья, с гурьбой и гуртомЯ шепчу обескровленным ртом:– Я рожден в ночь с второго на третьеЯнваря в девяносто одномНенадежном году, и столетьяОкружают меня огнем.
* * *
Я молю, как жалости и милости,Франция, твоей земли и жимолости,
Правды горлинок твоих и кривды карликовыхВиноградарей в их разгородках марлевых…
В легком декабре твой воздух стриженыйИндевеет – денежный, обиженный…
Но фиалка и в тюрьме – с ума сойти в безбрежности! —Свищет песенка – насмешница, небрежница,
Где бурлила, королей смывая,Улица июльская кривая…
А теперь в Париже, в Шартре, в АрлеГосударит добрый Чаплин Чарли —
В океанском котелке с растерянною точностьюНа шарнирах он куражится с цветочницей…
Там, где с розой на груди в двухбашенной испаринеПаутины каменеет шаль,Жаль, что карусель воздушно-благодарнаяОборачивается, городом дыша, —
Наклони свою шею, безбожницаС золотыми глазами козы,И кривыми картавыми ножницамиКупы скаредных роз раздразни.
* * *
Я видел озеро, стоявшее отвесно.С разрезанною розой в колесеИграли рыбы, дом построив пресный.Лиса и лев боролись в челноке.
Глазели внутрь трех лающих порталовНедуги – недруги других невскрытых дуг.Фиалковый пролет газель перебежала,И башнями скала вздохнула вдруг, —
И, влагой напоен, восстал песчаник честный,И средь ремесленного города-сверчкаМальчишка-океан встает из речки преснойИ чашками воды швыряет в облака.
* * *
На доске малиновой, червонной,На кону горы крутопоклонной —Втридорога снегом напоенныйВысоко занесся санный, сонныйПолугород, полуберег конный,В сбрую красных углей запряженный,Желтою мастикой утепленныйИ перегоревший в сахар жженый,Не ищи в нем зимних масел рая,Конькобежного фламандского уклона,Не раскаркается здесь веселая, криваяКарличья в ушастых шапках стая, —И, меня сравненьем не смущая,Срежь рисунок мой, в дорогу крепкуювлюбленный,Как сухую, но живую лапу кленаДым уносит, на ходулях убегая…
* * *
Я скажу это начерно, шепотом —Потому что еще не пора:Достигается потом и опытомБезотчетного неба игра…
И под временным небом чистилищаЗабываем мы часто о том,Что счастливое небохранилище —Раздвижной и прижизненный дом.
* * *
Небо вечери в стену влюбилось —Всё изрублено светом рубцов, —Провалилось в нее, осветилось,Превратилось в тринадцать голов.
Вот оно – мое небо ночное,Пред которым как мальчик стою:Холодеет спина, очи ноют,Стенобитную твердь я ловлю —
И под каждым ударом таранаОсыпаются звезды без глав:Той же росписи новые раны —Неоконченной вечности мгла…
* * *
Заблудился я в небе – что делать?Тот, кому оно близко, – ответь…Легче было вам, Дантовых девятьАтлетических дисков, звенеть.
Не разнять меня с жизнью – ей снитсяУбивать – и сейчас же ласкать,Чтобы в уши, в глаза и в глазницыФлорентийская била тоска.
Не кладите же мне, не кладитеОстроласковый лавр на виски,Лучше сердце мое расколитеВы на синего звона куски…
И когда я умру, отслуживши,Всех живущих прижизненный друг,Чтоб раздался и шире и вышеОтзвук неба во всю мою грудь!
* * *
Заблудился я в небе – что делать?Тот, кому оно близко, – ответь! —Легче было вам, Дантовых девятьАтлетических дисков, звенеть,Задыхаться, чернеть, голубеть…
Если я не вчерашний, не зряшный —Ты, который стоишь надо мной, —Если ты виночерпий и чашник,Дай мне силу без пены пустойВыпить здравье кружащейся башниРукопашной лазури шальной…
Голубятни, черно́ты, скворешни,Самых синих теней образцы —Лед весенний, лед высший, лед вешний,Облака – обаянья борцы, —Тише: тучу ведут под уздцы!
* * *
Может быть, это точка безумия,Может быть, это совесть твоя —Узел жизни, в котором мы узнаныИ развязаны для бытия…
Так соборы кристаллов сверхжизненныхДобросовестный свет-паучок,Распуская на ребра, их сызноваСобирает в единый пучок.
Чистых линий пучки благодарные,Направляемы тихим лучом,Соберутся, сойдутся когда-нибудь,Словно гости с открытым челом,Только здесь – на земле, а не на небе,Как в наполненный музыкой дом, —Только их не спугнуть, не изранить бы —Хорошо, если мы доживем…
То, что я говорю, мне прости…Тихо, тихо его мне прочти…
* * *
Не сравнивай: живущий несравним.С каким-то ласковым испугомЯ согласился с равенством равнин,И неба круг мне был недугом.
Я обращался к воздуху-слуге,Ждал от него услуги или вести,И собирался в путь, и плавал по дугеНеначинающихся путешествий…
Где больше неба мне – там я бродитьготов,И ясная тоска меня не отпускаетОт молодых еще воронежских холмовК всечеловеческим, яснеющим в Тоскане.
Рим
Где лягушки фонтанов, расквакавшисьИ разбрызгавшись, больше не спят —И, однажды проснувшись, расплакавшись,Во всю мочь своих глоток и раковинГород, любящий сильным поддакивать,Земноводной водою кропят, —
Древность легкая, летняя, наглая,С жадным взглядом и плоской ступней,Словно мост ненарушенный АнгелаВ плоскоступьи над желтой водой, —
Голубой, онелепленный, пепельный,В барабанном наросте домов,Город, ласточкой купола лепленныйИз проулков и из сквозняков, —Превратили в убийства питомникВы – коричневой крови наемники —Италийские чернорубашечники —Мертвых цезарей злые щенки…
Все твои, Микель-Анджело, сироты,Облеченные в камень и стыд:Ночь, сырая от слез, и невинный,Молодой, легконогий Давид,И постель, на которой несдвинутыйМоисей водопадом лежит, —Мощь свободная и мера львинаяВ усыпленьи и в рабстве молчит.
И морщинистых лестниц уступкиВ площадь льющихся лестничных рек, —Чтоб звучали шаги как поступки,Поднял медленный Рим-человек,А не для искалеченных нег,Как морские ленивые губки.
Ямы Форума заново вырыты,И открыты ворота для Ирода —И над Римом диктатора-выродкаПодбородок тяжелый висит.
* * *
