— Вы снова лишь молчите и загадочно улыбаетесь, — продолжил жарко шептать Муллье. — Знали бы вы, как распаляет меня ваше многозначительное молчание… Скажите, правда ли, что вы вхожи в круг общения королевы и будто бы даже были её любовником?
Джерард позволил себе звонко рассмеяться, вытягивая руку из-под сжимающей её ладони де Муллье и игриво заправляя выбившуюся прядь волос цвета угля за ухо.
— Не хотел бы огорчать вас, но кажется, кто-то пожелал ввести вас в заблуждение. Не верьте ни единому слову из тех, где фигурирую я и королева. Мы даже никогда не были представлены друг другу лично, но отчего-то про меня любят придумывать очень лестные небылицы.
Джерард изо всех сил поддерживал лёгкость и ироничность в голосе, хотя внутри трепетал — его служба и связь с королевой были невозможной компрометирующей тайной. Для высшего света он всегда оставался непонятным выскочкой, «чьим-то протеже» и так же «чьим-то удачливым любовником и вымогателем», а порой, за глаза, даже «бесстыдной куртизанкой, понятным местом пробивающей себе путь в высший свет общества». Джерард только посмеивался, все подобные домыслы лишь добавляли его персоне таинственного и будоражащего воображение статуса. Всё это играло на руку, пока и на шаг не приближалось к реальному положению дел. И вот он — как гром среди ясного неба — первый вопрос о нём и королеве. Странно…
— Мы почти приехали, mon cher… Я просто не могу поверить, что вы, наконец, обратили внимание на мою огромную в вас заинтересованность. Знайте, я сейчас далеко не последний человек как при дворе, и даже знаком с королём. Вам будет очень полезно иметь меня в своих друзьях, — Муллье многозначительно хохотнул, отчего Джерард внутренне скривился. Так пошло намекать сейчас на своё положение и выгоду от их общения… Джерарду никогда не нравилось, когда с ним общались подобным образом. Но менять что-то на данный момент не было возможности — время утекало песком сквозь некрепко сдвинутые пальцы.
Карета качнулась, останавливаясь у тёмного здания небольшой усадьбы, и Джерард, мысленно пожелав себе удачи, обхватил ладонь месье Камиля и томно прошептал, продолжая игру:
— Прошу вас, скорее, я не меньше вашего сгораю от нетерпения…
****
Джерард быстро, цепко перебирал в пальцах краешки толстых папок, обнаружившихся в запертом секретере за ширмой возле большой кровати с балдахином. Он какое-то время потратил на то, чтобы аккуратно, без следов вскрыть замок универсальной миниатюрной отмычкой, выполненной в виде булавки для лацкана сюртука.
О, сколько всего интересного было там! Счета, счета, счета, королевские векселя, личная переписка между секретарём и руководителями сообщества… Да что там говорить, одних королевских, подписанных венценосной особой векселей хватило бы для того, чтобы полностью скомпрометировать короля и развязать Её Величеству королеве Мариэтте руки. Но Джерард не был готов пойти на то, чтобы выкрасть эти бумаги. Ни одну из них. Это дурно пахло для него лично и тех людей, за которых он отвечал по долгу хозяина. После подобного опрометчивого хода, который невозможно не заметить и не связать с его персоной, его лошадь могла неожиданно понести и скинуть карету с обрыва или, того проще, он мог случайно выпить у кого-то на приёме вина, которое — вот незадача — оказалось бы отравленным. Про вариант с пожаром в поместье или чем-то подобным он предпочитал не думать.
Революционеры были очень, чрезвычайно опасны и не стыдились самых грязных путей для достижения своих высоких целей. Нет, Джерард ни за что не пошёл бы на раскрытие своей роли сейчас. Информация, фамилии и хотя бы самые краткие биографические сводки, заметки об увлечениях руководящих лиц революционного сообщества — на данный момент этого будет более чем достаточно.
Пальцы наткнулись на тонкую бордовую папку, даже на ощупь отличавшуюся от остальных — она была более гладкая, будто бы атласная сверху. На ней единственной не было никаких надписей и ремарок. Джерард довольно улыбнулся и потянул было за тесьму, как мужчина на кровати, спящий до этого блаженным утомлённым сном, громко всхрапнул. Джерард замер, стараясь не дышать, и медленно выглянул из-за ширмы. «Слава Богу, спит». Мужчина сделал всё возможное, чтобы Камиль де Мулье, страдающий неврастенией от нерастраченного сладострастия, был полностью опустошён сегодня. Кто бы мог подумать, что он будет умолять Джерарда о том, чтобы тот взял его сзади в позиции собаки. Оказывается, именно это было его тайной и давней мечтой, а никак не доминирование, как предполагал Джерард. Он был более чем удивлён и даже немного обескуражен — на самом деле доминировать в соитии и показывать желание и удовольствие было много сложнее для него в эмоциональном плане. Тут было невозможно имитировать — приходилось распалять себя, добиваясь настоящих чувств и эмоций, уверенной эрекции.
Джерард шумно выдохнул, предпочитая не вспоминать сейчас о том, какие картины вставали в его голове в тот момент, стоило ему закрыть глаза и начать фантазировать, чтобы поддерживать должный уровень возбуждения. Не думать вновь об его Ангеле, встреченном на балу — о последнем человеке, с которым он спал, нет, с которым именно занимался любовью — отдаваясь страсти до дна души. Происходящее в это время с его телом явно доставляло множество удовольствия месье Камилю, который кричал диким лесным котом, а Джерард предпочитал не открывать глаз, полностью отдаваясь сладким воспоминаниям той безумной ночи… Сейчас казалось, что с тех пор прошли года, так много всего произошло.
Каким же было его неподдельное удивление, когда при очередном акте отпущенное на волю сознание неожиданно вместо его неизвестного Ангела стало навязчиво подсовывать в его фантазии-воспоминания образ Фрэнка… Это было неправильно, запретно, но настолько сильно возбуждало, что Джерард вёл себя совершенно неистово, сводя своим поведением де Муллье с ума. Он не мог остановиться и перестать представлять своего ученика, жарко распятого под ним, хотя знал, что не должен думать подобным образом о том, с кем он поклялся не иметь никаких отношений, кроме как компаньонских.
Джерард довёл несчастного де Муллье, явно не ожидавшего подобной страсти при первой встрече, до полубессознательного состояния, и тот уснул крепким и совершенно счастливым сном, даже не удосужившись привести себя в порядок. Поскорее загнав остатки будоражащих воображение образов глубже в подсознание, Джерард занялся своей прямой целью — поиском места, где могли бы храниться бумаги с секретной информацией. И вот, спустя час, в его руках оказалась заветная бордовая папка. Ещё раз оценив ситуацию и поняв, что распластанный под балдахином мужчина совершенно точно не проснётся ближайшие несколько часов, он решил переместиться за письменный стол, где на столешнице стоял канделябр на пять свечей, уже почти прогоревших.
Он потратил ещё около получаса, внимательно изучая и просматривая каждый лист, практически впечатывая всё прочитанное в сознание. У Джерарда была очень хорошая, почти феноменальная память, и он не сомневался, что не упустит ни единого слова. Сначала он был очень доволен узнанным, и даже какое-то смутное подобие плана замаячило в голове. Но, дойдя глазами до последнего листа, он выглядел явно озадаченным. Всё оказывалось не так просто, как вырисовывалось сначала. Требовалось больше, намного больше размышлять над этим, и это означало, что пора было ехать домой.
Найдя на столешнице чистый пергамент и перо, он обмакнул последнее в чернильницу и начертал несколько размашистых строк своему уставшему любовнику. Не в правилах Джерарда было исчезать без единого слова, поэтому, превознеся все возможные несуществующие достоинства Камиля де Муллье и поблагодарив его за ночь, он, перевязав письмо своей надушенной лентой для волос, оставил его на пустой подушке.
Когда-то Джерарду было противно смотреть на тех, с кем он проводил время в постели. За редкими приятными исключениями, которые порой случались, конечно. Но время шло, и вот он смотрел на недавнего любовника, не испытывая совершенно ничего — ни брезгливости, ни ненависти — только пустоту и безразличие.
