видел родословное древо. Наша семья, где только не живет, теперь и в Южной Америке. Надо
будет на Тихий океан поехать - поедем, не волнуйся. И фортепьяно возьмем, конечно».
Петя, вдохнув запах жасмина, твердо сказал: «Спасибо тебе, любовь моя. Только подожди, - они
проходили мимо цветочной лавки, за два дома от гостиницы Демута, - я сейчас букеты куплю.
Тебе, твоей маме, моей маме...»
-Ты мне уже купил, - Юджиния все улыбалась, - широко, счастливо.
-Сколько бы я тебе не дарил цветов, - шепнул ей Петя, - этого всегда будет мало.
Когда он зашел в лавку, Юджиния прислонилась к перилам набережной. Взглянув на часики,
девушка ахнула: «Мама с папой, наверное, в полицию пошли, меня искать. Или после десерта
пойдут, мы три часа, как расстались. Господи, я и о времени забыла, так неудобно...». Она увидела
Петю с букетами роз: «Навсегда. Какое счастье все-таки, это теперь навсегда».
Окна столовой в номере Кроу были растворены на набережную. Марта, затянувшись сигаркой,
помешивая кофе, заметила: «Что-то долго их нет, - женщина улыбнулась, - впрочем, город у вас
красивый, Тео, есть, где погулять».
Тео немного покраснела и пробормотала: «Да я и сама не знаю, Марта, что..., - а потом дверь
столовой заскрипела. Марта увидела лазоревые, счастливые глаза дочери, - за ней стоял Петя с
цветами. Юноша, сглотнув, сказал: «Дядя Питер, тетя Марта..., я, я прошу руки вашей дочери, мисс
Юджинии».
Тео ахнула: «Петенька!». Она увидела, как муж, поднявшись, забирая у сына букеты, ласково
улыбается. Питер тоже встал. Посмотрев на жену, - Марта потушила сигарку и лукаво вздернула
бровь, - он рассмеялся: «Позвоню, чтобы шампанского принесли».
Вечером, сидя на кушетке в спальне матери, положив ей голову на плечо, Юджиния тихо
спросила: «Ты не обижаешься, мама? Все-таки я далеко от вас жить буду».
-А Тедди где живет? - усмехнулась мать. «К нему езжу, и к вам приеду. У твоего мужа родители
замечательные. Я у его отца любовницей была, - Марта не выдержала и расхохоталась, - ты эту
историю знаешь. А с тетей Тео мы еще во время оно познакомились, - Марта увидела перед собой
Тео, - ту, какой она была почти полвека назад и добавила: «Мы с папой очень счастливы за тебя,
доченька. А следующим летом вы нас навестите, Элизу увидите...»
-Элиза же в Париже, - удивилась Юджиния.
-Это пока, - загадочно сказала мать и потянулась за блокнотом: «Давай список составлять.
Венчание через месяц, мы всекупить успеем. Приданое и подарки мы вам осенью пришлем, как
раз вы..., - она наморщила лоб. Юджиния помогла ей: «Дачи».
-Я немного русский помню, - усмехнулась Марта, - меня любовник учил. Да, дачи. Вернетесь
оттуда, из Павловска, своим домом заживете. К тому времени мы все в Лондон отплывем. Первый
год без свекрови поживешь, хотя она у тебя женщина замечательная.
Юджиния подперла подбородок кулаком. Глядя на белую ночь в окне, - отец пошел провожать
Воронцовых-Вельяминовых, - девушка спросила: «Ты же мне все расскажешь, мама?»
-Конечно, - весело отозвалась Марта, - впрочем, там все просто. Вы друг друга любите, а это самое
главное.
Она покусала серебряный карандаш: «Тео портниху свою советует. Здесь, конечно, так не сошьют,
как Изабелла это делает, или Сиди, но ничего, справимся. А когда твои уроки начинаются?»
-Прямо завтра, - Юджиния поерзала, и крепче прижалась к матери. «Мама, - робко сказала она, -
Петя ведь офицер...»
-Офицер, - согласилась Марта. «Я, как за отца Элизы замуж выходила, тоже знала, что ездить
придется. И я езжу, и папа твой. Тетя Мадлен на край света отправилась, и Джоанна - посмотри,
куда ее занесло. Поедете вместе, - она погладила дочь по голове и бодро заключила: «Жених твой
об этом телеграфе, что они строят, рассказывал. Когда он появится, мир будет вот такой, - Марта
показала дочери кончик нежного мизинца, - и ты мне сразу все ваши новости и передашь, а я тебе
отвечу. Все будет хорошо». Она подумала: «Надо решить - кремовый шелк, как у Сиди, или
белый?»
-Кремовый шелк, - твердо сказала Юджиния. «Он мне больше идет. И чайные розы».
-Будет счастлива, - твердо сказала себе Марта и начала составлять список.
Император окунул перо в чернильницу: «Смотри-ка, последовал моему совету, и как быстро».
-Кто? - лениво спросил его брат. Николай сидел на диване в кабинете, куря сигару, вспоминая
четкий, быстрый почерк: «Месье, благодарю за ваше внимание, но ваше предложение о встрече
меня не заинтересовало. С искренним уважением, Юджиния Кроу».
-Ничего, - Николай сжег письмо в пепельнице, - ничего. Я своего добьюсь, я не привык отступать, и
в этот раз не буду.
Он взглянул на мощные, коричневые стены Петропавловской крепости, на прозрачное, северное
небо, - над Невой сияло незаходящее солнце белой ночи, и повторил: «Кто?»
В кабинете пахло сандалом. Николай, искоса посмотрел на брата: «Он еще долго может прожить,
ему чуть за сорок, и он здоровый человек. Если Елизавета умрет, еще вздумает во второй раз
жениться, дети родятся..., У него есть внебрачные, я знаю. В Англии, принц-регент уже давно в
регентах, его отец совсем помешался, а все равно - формально он правит. Но там не монархия, а
одно название, у короля и власти-то никакой нет. И во Франции точно так же. Наполеона они
изгнали, а все равно - Бурбоны не посмели его нововведения отменить. У нас так не случится.
Никакой конституции, пока я жив. И потом тоже, я об этом позабочусь».
-Флигель-адъютант, - смешливо протянул Александр, расписываясь, промокая чернила бумагой, -
поручик Петр Федорович Воронцов-Вельяминов. Покорнейше просит разрешения вступить в брак
с английской поданной, мисс Юджинией Кроу. Теперь, Николя, лучшая пианистка Европы в России
будет жить, так-то.
Он поднял голову и натолкнулся на ледяной, ненавидящий взгляд младшего брата. «Ничего, -
сказал себе Николай, - ничего, я подожду. Воронцов-Вельяминов мне за это ответит, и она тоже.
На коленях ко мне приползет. Подумать только, отказать мне, ради какого-то юнца, мальчишки...»
-Надо послать им подарок, - заключил Александр. Взяв следующее прошение, император
усмехнулся: «Коллежский секретарь Пушкин испрашивает разрешения на выдачу заграничного
паспорта, на воды хочет поехать». Перо повисло над чернильницей. Николай, злобно, сказал: «По
нему монастырская тюрьма плачет, на Соловках. Ты читал, Alexandre, он ведь на тебя эпиграммы
пишет, на Аракчеева...»
-А ты, Николя, - добродушно улыбнулся царь, - завидуешь, что ли? Подожди, станешь
императором - Александр Сергеевич и на тебя начнет пасквили писать. Наши царственные братья,
во Франции - их и запомнят только потому, что месье Беранже о них стихи печатает. А если они его
в тюрьму посадят - это Беранже только на руку будет, поверь мне.
Александр закрыл глаза и процитировал:
- Мы с нетерпеньем ждем известья
О том, что с завтрашней зари
Псам Сен-Жерменского предместья
Откроют доступ в Тюильри.
Тирана нет, - пришла пора
Вернуть нам милости двора, - он рассмеялся. Николай, гневно, сказал: «На Бонапарта эпиграмм не
писали, во Франции».
-Нет, - рассеянно ответил Александр, глядя куда-то вдаль, - это потому, Николя, что Бонапарт
сделал для Франции больше, чем все Бурбоны, вместе взятые. Незачем писать эпиграммы на
человека, уравнявшего в правах всех жителей страны, и давшего ей конституцию, кодекс
законов..., - он окунул перо в чернильницу. Император, примирительно, добавил: «Ты не волнуйся,
коллежского советника Пушкина мы никуда не отпустим. Не потому, что он не вернется, - он гений,
Николя, и не сможет жить без России, а потому, - Александр подул на чернила, - потому, что я
хочу, чтобы он и на тебя эпиграммы публиковал, милый мой. Ладно, - он поднялся и зевнул, -
пойду к Лизе. Спокойной ночи, Николя.
Дверь закрылась. Великий князь, ткнув сигарой в пепельницу, улыбнулся: «Его я тоже сломаю,
этого Пушкина. Он мне начнет оды писать, понятно, Alexandre? Жаль только, дорогой брат, что ты
этого уже не увидишь».
Николай подошел к окну, и, все еще глядя на крепость, пообещал себе: «А она станет моей,
обязательно. Я потерплю. Тем слаще будет месть».
Он поежился от прохладного ветра с реки. Уже захлопывая окна, Николай нахмурился: «Гром, что
ли? Небо ясное, погода хорошая, откуда ему взяться?».
Великий князь увидел, как блестит шпиль Петропавловского собора, - холодным, мертвенным
сиянием, и твердо сказал: «Почудилось».
Мать оправила на Юджинии вуаль брюссельского кружева и оглядела дочь. Она стояла, гордо
подняв увенчанную розами голову, - маленькая, стройная, в шелковом, с пышными юбками,
платье. На белой, тоже прикрытой кружевом шее, блестел, переливался изумрудами крохотный,
