легко затеряетесь».
Джоанна, поднявшись, пролистав тетради своих учеников, посмотрев на стопку бумаг, - она
готовила для Боливара проект закона о всеобщем начальном образовании, - вздрогнула. В ставню
постучали.
-Это я, сеньора Хуана – раздался со двора его голос.
Джоанна оделась. Сунув пистолет в кобуру, женщина вышла на кухню. Там уже был разожжен
очаг, Боливар стоял с чашкой кофе в руках.
-Вы тогда присмотрите за Мигуэлем, сеньора Лопес, - попросила Джоанна пожилую вдову, что
приходила помочь по хозяйству, - а к вечеру я уже вернусь.
Она быстро выпила кофе. Уже на террасе, Боливар, пригладив темные, в седине волосы, взглянув
на нее, - генерал был много выше, нерешительно сказал: «Я думал, вы сына возьмете, сеньора
Хуана». Он указал рукой в сторону Ориноко: «Туда».
Джоанна легко вскочила в седло и прикрыла волосы широкополой, кожаной шляпой: «Ему пять
лет, сеньор Боливар. Не стоит, - она тронула лошадь, - раньше времени такое видеть, ребенку. Но я
ему расскажу, конечно».
Он взглянул в прозрачные, светло-голубые глаза. Кивнув, Боливар пропустил ее вперед, в
распахнутые, кованые ворота. Они медленно выехали на улицу, город еще спал, было ранее утро.
Джоанна, посмотрела на вечную зелень вокруг, на дождливое небо: «Надо вернуться. В Старом
Свете, все только начинается. Мишель должен там расти». Они подъехали к мощной ограде
городской тюрьмы, что стояла на берегу реки: «Сделаю все, что надо, и вернусь».
Они спешились, калитка открылась. Джоанна, положив руку на пистолет, первой прошла на
пустой, выложенный булыжником, тюремный двор.
Сеньора Лопес дала ему кукурузных блинов и сыра: «Матушка твоя вечером вернется. Видишь,
ливень, какой. Даже не поиграть тебе, милый».
Мишель все равно вышел на террасу. Над городом нависло серое, низкое небо, было жарко. Он,
присев на влажные, мраморные ступени, повертел в руках маленький, искусно выточенный,
деревянный пистолет. Он хорошо помнил отца - тот был невысокий, легкий, у него были сильные,
надежные руки и самая веселая улыбка на свете. Мишель знал, что его дед тоже был знаменитым
революционером.
-Как папа? - спросил он как-то раз у мамы. Та помолчала и кивнула: «Да. Только он ошибался, твой
дед. Ты вырастешь и поймешь - все совершают ошибки, надо просто уметь их исправлять».
Мишель умел. Мать уже год, как занималась с ним чтением и письмом. Она говорила: «Ты, милый,
как твой отец - очень серьезный». Когда отец приехал с запада, весной, в последний раз, Мишель
спросил у него, показывая на книги, что стояли в библиотеке: «Ты все это прочел, папа?»
-Конечно, - отец сидел в кресле, держа его на коленях, показывая карту боевых действий. «Чтобы
бороться за свободу, милый, недостаточно одного коня и пистолета, надо много знать, - он
приложил ладонь к белокурым волосам ребенка. Мишель, вздохнув, покрутившись, приник
головой к его плечу. Отец был в простой, холщовой куртке пеона, пахло от него порохом и дымом
костра. «Когда я стану взрослым, - тихонько сказал Мишель, - я буду сражаться рядом с тобой,
папа».
-Когда ты станешь взрослым, - улыбнулся отец, - мы будем воевать с невежеством, как делает твоя
мама, с болезнями…, Это еще сложнее. Может быть, ты станешь учителем, или врачом.
-Я стану бороться за свободу, - твердо сказал Мишель.
Потом отец погиб. Мишель знал, что его расстреляли испанцы. Сеньора Лопес, когда мать уехала
на запад, в горы, вместе с Боливаром, перекрестилась: «Да упокоят душу твоего отца Иисус и
Святая Дева. Он за свободу нашу погиб, за то, - она стерла слезу со щеки, - чтобы у нас своя страна
была. Я мессу за него закажу».
Мать не верила в Бога, - Мишель знал это. Отец, когда приезжал в Ангостуру, всегда ходил в собор,
и брал с собой Мишеля. Мальчику там нравилось - внутри было спокойно, тихо, сумрачно. Как-то,
раз он спросил у отца: «А что бы делал Иисус, папа? Сейчас?»
-Взял бы ружье и встал в наши ряды, - серьезно ответил ему генерал. «Все верующие были вместе
и имели всё общее: и продавали имения и всякую собственность, и разделяли все, смотря по
нужде каждого, - процитировал он, и добавил: «От каждого, Мишель, по его способностям, и
каждому по его потребностям».
-А мама говорит, что каждому по его труду, - хмыкнул Мишель. У него уже были свои обязанности -
он убирал в детской, помогал, матери и сеньоре Лопес на кухне. Мать говорила, что каждый
должен быть полезным членом общества.
-Это пока, - рассмеялся тогда отец. «Пока мы строим новый мир, дорогой. Когда построим, труд
станет радостью, а не ярмом».
Мишель поднялся со ступенек и подобрал рассыпанные по террасе лепестки цветов. Когда отец
погиб, генерал Боливар стал часто приходить к ним. Он играл с Мишелем, учил его ездить на коне,
стрелять. Мальчик, постояв, посмотрел на кованые ворота особняка: «Все равно мы отсюда уедем.
Мама говорила, что в Старом Свете еще много работы, для нее, и для меня, - когда я вырасту, -
тоже».
Мальчик погладил деревянного коня по влажной шерстке: «А тебя я отдам кому-нибудь из
мальчиков в маминой школе. И другие игрушки тоже. Там много сирот, они обрадуются».
Он почесал белокурую голову. Вернувшись в детскую, мальчик сел за азбуку, - ту, что ему
написала мать. «Буква Т. Труд - высшее благо, - медленно читал Мишель. «Буква Р. Рабочие и
крестьяне, объединяйтесь против тиранов». За окнами шуршал теплый, мелкий дождь, пальмы во
дворе гнулись под ветром с реки.
Боливар наклонился к ней: «Сейчас их приведут, всех троих. Те двое, что предали Мигуэля и
комендант тюрьмы - тот, что в него выстрелил. Вы уверены, сеньора Хуана, что не нужно солдат?»
Она откинула на спину шляпу и покачала белокурой головой: «Не нужно, генерал». На темных,
длинных ресницах висели капельки дождя. Боливар посмотрел на ее твердый, острый
подбородок,- Джоанна была в мужском, - в брюках гаучо, индейской, замшевой куртке: «Хорошо»
Женщина взвесила пистолет на руке. На нежном, маленьком пальце тускло блестел синий алмаз.
Джоанна вздохнула: «Может быть, все-таки в Америку поехать? Основать коммуну, на западе, в
горах, там не будет разделения на белых и цветных, все будут равны…»
Нат писал, что его практика процветает, Бланш, вместе со свекровью, занимается гостиницей, а он
готовит материалы для белых адвокатов. «Дядя Тедди в Вашингтоне, вместе с тетей Мораг и
маленькой Стефанией, там же и тетя Мирьям. Мальчики, Тед и Дэвид, уже в Гарварде, мы за ними
присматриваем».
-Нет, нет, - покачала головой Джоанна, прочтя письмо, - к вооруженному восстанию они не готовы.
Там нужно учить людей, бороться с сегрегацией…, Там еще много работы».
Мишель затянулся сигарой и коротко сказал: «Когда закончим с Южной Америкой - за них
примемся. Неграм просто нужно оружие, вот и все. Они сами поднимутся против угнетателей. И
белые тоже, - он помолчал, - я уверен, что там есть аболиционисты, готовые к борьбе не на
страницах журналов. Если надо будет пролить кровь, чтобы избавить Америку от рабства, - мы ее
прольем».
-А Европу? - Джоанна подперла кулачком подбородок.
-Тоже, - просто ответил Мишель. «Но сначала нужны профессиональные союзы, депутаты от
рабочих, адвокаты, которые смогут защищать их права…»
-Верно, сказал папа, - хмыкнула Джоанна, - Фурье обыкновенный прожектер. Одним фаланстером
социальный строй не изменишь.
-И даже сотней, - Мишель положил ладонь поверх ее пальцев и задумчиво проговорил: «Мы
только начали, любовь моя. Но не остановимся, обещаю тебе».
-Не остановимся, - повторила она сейчас, глядя на испанцев, - избитых, со связанными руками, - их
выстроили у стены.
Она услышала шум дождя. Обернувшись, посмотрев на Боливара, - тот стоял во главе своих
офицеров, - Джоанна пошла вперед.
Женщина остановилась в нескольких футах от них и вскинула голову. Ветер гнал по небу белые,
рваные клочья облаков, выше висели набухшие дождем тучи. В лужах пузырилась вода.
-Вы продали Лобо, - Джоанна взвела пистолет, - а ты, - обратилась она к испанцу, - ты убил его.
Поэтому вы умрете от моей руки, руки его вдовы, и его соратника. Будьте вы прокляты».
Она расстреляла их в упор. Кровь хлестала из разорванного горла коменданта, пахло пороховой
гарью. Отряхнув руки, переступив через трупы, Джоанна коротко кивнула Боливару.
За воротами, убрав пистолет, она взяла под уздцы своего коня: «Мы будем собираться, генерал. Я
приду к вам, принесу проект закона, и другие бумаги…, там почти все готово».
Он стоял, молча, а потом ответил: «Я бы мог сам прийти, сеньора Хуана. Если вы…»
Джоанна взглянула в его смуглое, смертельно усталое лицо, - виски были совсем седыми:
