подающий большие надежды как специалист по народному творчеству, но и лидер подпольного национально-освободительного движения. Костяк тайного общества составляли человек десять. Не реже раза в неделю собирались у кого-нибудь на квартире, выпивали, покуривали анашу и обсуждали исторические и политические аспекты оккупации Советским Союзом прибалтийских республик. Инге было плевать, о чем они говорят, лишь бы быть рядом с любимым. На таких сборищах он неизменно блистал. В его речах всегда сочетались пламенные чувства и железные аргументы. Неудивительно, что все признавали его авторитет, даже воевавший в Афгане и потерявший там ногу здоровяк Петерс.
Вскоре выяснилось, что «подпольщики» не ограничиваются пустопорожними разговорами. Они пытались издавать какой-то журнал, распространяли листовки с комментариями событий в стране, искали «каналы на Запад» – Инга так и не поняла, что они подразумевали под этим, – и составляли списки активных пособников оккупационного режима. Инга сказала Валдису, что боится. Он потрепал ее по голове и ответил, что их дело правое, а борьбы без риска не бывает.
2
Катастрофа случилась зимой, вскоре после Нового года.
Однажды Инга пораньше пришла на очередное собрание и застала Валдиса с сидящей у него на коленях чернявой девицей. Девица, смерив высокомерным взглядом застывшую Ингу, не спеша удалилась, а Валдис, оттирая с лица губную помаду, принялся объясняться. Дескать, он личность творческая, и ему необходимы время от времени встряски, взрывы эмоций, новые чувства. Все великие личности этим грешили, так устроено свыше, и ничего не попишешь. Если огонь не поддерживать, искра таланта потухнет. А эта чернявая обезьянка, между прочим, не какая-то там прошмандовка, а товарищ по борьбе, имеющая, между прочим, прямой доступ к ксероксу, на котором они теперь будут множить листовки.
Инга выслушала все это с каменным лицом, попыталась влепить подонку пощечину – он легко перехватил ее руку, и вылетела из квартиры, провожаемая насмешливым взглядом черноволосой обезьяны. Дома, запершись в своей комнате, она прорыдала весь вечер, а к утру поняла, что все равно не может без него.
Валдис позвонил, она бросила трубку. Он позвонил еще раз, и она, не отвечая, выслушала очередную порцию его объяснений. Ничего нового в них не прозвучало, но говорил он, как всегда, аргументированно и вдохновенно. На следующий день он встретил ее после школы. Выбрал место, где их никто не мог видеть, и там ждал в машине, вооружившись роскошным, по зимним меркам, букетом белых роз. Раньше он цветов не дарил… Она поехала к нему домой и оставалась там до позднего вечера, потом поругалась со своими родителями, а утром впервые решила прогулять школу. Вместо занятий шлялась по улицам, вглядывалась в лица прохожих, выпила полбутылки шампанского в грязном подвальчике, куда ее когда-то приводил Валдис. Там к ней прицепились какие-то мужики, и она сначала хихикала, выслушивая их недвусмысленные комплименты, а потом, когда один из них слегка распустил руки, заехала ему кулачком в нос. В ответ он врезал ей так, что она свалилась со стула. Тогда Инга бросила в его рожу пустую бутылку и убежала из кабачка, не дожидаясь приезда милиции.
Растрепанная, с фингалом под глазом, Инга приехала к Валдису и осталась у него ночевать. Он старался спровадить ее домой, но она не подчинилась, и согласилась только позвонить. Два стакана вина, выпитые перед звонком, придали объяснению с матерью необходимую легкость.
Правда, после этого Инга немного взялась за ум, школу больше не пропускала и к концу третьей четверти смогла даже выправить провальное положение по главным предметам. Всегда приходила домой ночевать, хотя иногда это случалось и за полночь, и на рассвете. Родительские взывания к совести, упреки «Что подумают соседи и родственники?» и угрозы постановкой на учет в ИДН на поведение не влияли.
Подпольная работа шла своим чередом. Инга скучала на жарких дискуссиях о судьбе стонущей под коммунистическим игом родины, переписывала, если просили, длинные перечни активистов советского строя, мерзла на улице, пока Валдис рассовывал в почтовые ящики листовки. Время от времени на собраниях присутствовали и черноволосая обезьяна, и еще какие-то девушки, имевшие, как Инге казалось, еще меньшее отношение к негласной борьбе, чем она сама. Ревность понемногу затухала. На новых девушек Валдис вообще не смотрел, а с обезьянкой разговаривал строгим командирским тоном, как и положено разговаривать лидеру национально-освободительного движения с непроверенным новичком. Правда, Инге казалось, что иногда черноволосая смотрит ей в спину насмешливым взглядом, но, может быть, только казалось? Во всяком случае, Валдис не давал ни малейшего повода для упреков. Видать, не такой уж сильной была необходимость во всплесках эмоций и свежих чувствах. Единственно, что он мог бы уделять ей побольше времени и внимания, а не отдаваться так сильно своей подпольной борьбе.
Однажды на собрание пришел таинственный гость. Вернее, он пришел до начала собрания и сидел один в пустой комнате, а на кухне разгорелся спор о том, кому с ним можно общаться, а кому его и видеть нельзя. Одноногий Петерс настаивал, что надо выставить всех баб и еще двух-трех человек, чем-то ему не угодивших. Неожиданно его поддержали, и Валдис, руководивший собранием, был вынужден уступить. Проводив Ингу до двери, он извинился и сухо поцеловал в щеку:
– Муса занятой человек, ему еще на ленинградский поезд надо успеть, так что это не затянется надолго. А хочешь, можешь ехать домой.
Пока они разговаривали, гостя провели из комнаты в кухню. Инга успела его разглядеть. Молодой парень в костюме и свитере, в затемненных очках. Ничего особенного. Как его, Муса? Несмотря на имя, в его внешности ничего кавказского не замечалось.
Кроме Инги, дожидаться окончания сходки стала только черноволосая обезьяна, остальные неблагонадежные поспешили разъехаться. Сначала они ходили по разным краям детской площадки, искоса поглядывая друг на друга, потом обезьяна подошла и спросила, нет ли зажигалки. Зажигалки не было. Тогда обезьяна попыталась завести какой-то дурацкий разговор. Односложными высокомерными ответами Инга торпедировала беседу в зародыше, и они опять разошлись, чтобы мерить шагами площадку и коситься друг на друга через плечо.
Валдис освободился неожиданно быстро. Из подъезда их вышло четверо. Муса и Петерс сели в «запорожец» и поехали, видимо, на вокзал. Еще один парень, размахивая пустой сумкой, заспешил к соседнему дому, где на первом этаже всегда можно было разжиться спиртным, а Валдис, отпирая машину, взмахнул рукой и весело крикнул:
– Девчонки!
Девчонки?
Оказалось, обезьяне негде ночевать, и она останется у Валдиса. Не бросать же ее на улице, правда?
– А как же мы?
– А что мы? – Валдис внимательно посмотрел Инге в глаза. – Нам что, места не хватит? Бабкина комната пустует, вот она там и устроится. Не понимаю, что тебя не устраивает?
Действительно, что не устраивает? У Валдиса квартира большая, родители почти все время в отъезде, а не по годам бодрая бабка сидеть дома тоже не любит, то в соседний город к родственникам уедет, то на хутор наведается. Так что у Валдиса часто ночевали друзья, Инга давно знала об этом и ничего предосудительного не видела. Но то – друзья, соратники по подпольной борьбе, а тут – обезьяна. Тем более, с которой он целовался.
Инга попыталась устроить скандал, но Валдис оказался неожиданно тверд, и к нему домой они поехали втроем. Там замерзшая Инга пошла принять душ, а обезьяна встала к плите и приготовила ужин. Кто бы подумал, что под такой внешностью скрывается кулинарный талант?
