школу и поступила в высшее учебное заведение.
– В какое учебное заведение? – спросила Инга только для того, чтоб не молчать.
– В любое, по твоему выбору. Кроме, конечно, МГИМО.
Следствие закончилось очень быстро, и сразу начался судебный процесс. Он не освещался в газетах, но о нем конечно же все знали. Дело обросло самыми невероятными слухами. Оно горячо обсуждалось на кухнях и в курилках. Но с расспросами к Инге никто не лез. Ей вообще перестали звонить, а из дома она практически не выходила. В суд ездила вместе с мамой. И часто замечала позади себя одну и ту же машину, в которой находились двое мужчин с напряженно-скучными лицами.
Еще на одном из первых допросов всплыл загадочный Муса. Инга рассказала о нем все, что знала, и следователь подробно записал ее слова, а потом отправил к экспертам составлять фоторобот. Но через три дня тот же следователь предложил ей подписать новый протокол, в котором о Мусе ничего не было сказано. Оперативный сотрудник, который встретил Ингу в коридоре после допроса, опять угостил кофе и доверительно сообщил, что установить личность Мусы они не смогли, а дело надо заканчивать, вот и пришлось подправить кое-что в ее показаниях… Она еще не определилась, в какой вуз собирается поступать?
Все обвиняемые получили реальные срока лишения свободы. Три года, пять, Петерсу дали больше всех – десять и лишили воинской награды. Валдиса приговорили к четырем годам условно. О справедливом приговоре написали в газетах – и в местных, и в каких-то центральных. А в информационной телепередаче показали короткий сюжет, как было объявлено, специально, чтобы развеять волнующие общественность нездоровые домыслы. На событие отозвались «Голос Америки» и Би-би-си». В ответ журнал «Крокодил» оперативно разродился объемистым и талантливо написанным фельетоном…
После вынесения приговора прошло не больше недели, и погиб Валдис. Гнал на машине, не справился с управлением и упал с моста в реку. На похороны почти никто не пришел. По городу поползла новая волна слухов…
А за день до этого Инга увидела Мусу. Случайно увидела. Он шел по улице параллельным с ней курсом, чуть впереди и ее, видимо, не замечал. Она оглянулась, пытаясь отыскать взглядом примелькавшуюся машину с охранниками. Их нигде не было. Как не оказалось и Мусы, когда она минутой позже посмотрела вперед.
3
Она выбрала институт и уехала в Ленинград. С поступлением проблем не возникло. Жила у тети, училась ни шатко ни валко. Больше всего опасалась, что однокурсники прознают о ее прошлом. Но никто ничего не узнал, хотя на факультете оказалось трое ребят из Прибалтики.
Со временем сложилась небольшая компания, в которой оказался и Миша Кушнер – самая светлая голова и единственный еврей на их потоке. Инга чувствовала, что нравится ему, но не обращала внимания, тем более что он предпочитал облизываться и вздыхать издалека, но стеснялся проявить инициативу.
Иногда, достаточно редко и избирательно, встречалась с ребятами, которые не были такими стеснительными. Ходила на дискотеки, в кафе, на концерты. У всех на слуху был ленинградский рок-клуб, и она стала бывать в знаменитом доме на Рубинштейна, завела знакомства в среде «неформалов». В зависимости от настроения могла лечь с кавалером в постель или дать по рукам. Все это было достаточно скучно, как и обучение в институте, о выборе которого она пожалела, еще не закончив первый семестр.
Оказалось, что вместе с Валдисом утонула и часть души Инги. А ведь она была твердо уверена, что ненависть и презрение, сменившие безудержную любовь, заполнили внутреннюю пустоту, образовавшуюся на месте растоптанных чувств.
Никиту Добрынина знали все. Девчонки сходили с ума по нему. Он был красивый, правильный, очень надежный и взрослый для своих семнадцати лет. А Инга старалась держаться от Никиты подальше, ей казалось, что у него с Валдисом много общего…
Она сохраняла дистанцию, а он, заметив ее позади осаждающей толпы горячих поклонниц, вознамерился эту дистанцию разорвать. Добиваться поставленной цели Никита умел. Правда, это заняло много времени, Инга сдалась только на втором курсе, и то, что между ними произошло, для нее мало отличалось от других ее кратковременных связей с мужчинами. Во всяком случае, она не собиралась связывать с ним свою дальнейшую жизнь. Он, видимо, думал иначе. Из-за этого случилась размолвка, Инга не пришла на свидание, перестала отвечать на звонки, избегала встреч в институте.
А вскоре после этого Никита устроил свое знаменитое выступление и был отчислен из вуза.
Инга подумала, что второй диссидент-антисоветчик на ее голову – явный перебор, и со страхом ждала звонка из КГБ. Что ей предложат на этот раз, в чем обвинят? Никто, однако, не позвонил. Родители Никиты сумели сгладить последствия, и только его собственная принципиальность не позволила неприятной истории завершится благополучно.
Он сам сдался военкомату и напросился в Афганистан. Отвальную устроил в квартире родителей. Пришло много народу. Поначалу у всех лица были грустными и торжественными, но потом включили магнитофон, устроили танцы, начали петь застольные песни и трепаться о пустяках. Никита сидел во главе стола мрачный и смотрел не мигая. Инга осталась у него ночевать, и на этот раз все у них получилось куда лучше, чем в первый.
– Теперь мне будет что вспомнить, – сказал наутро Никита, а Инга, несколько раз тихо плакавшая, пока он спал, заплакала в полный голос.
Пока он был полгода в учебке под Душанбе, писал часто. Из Афгана письма приходили значительно реже, случалось, что и за несколько месяцев – ни строчки. В одном из писем он прислал фотографию, на которой, в обнимку с товарищами, стоял около танка. Эту карточку у Инги сперли в институте. Вообще после этой истории с отчислением Никиты у нее появилось много новых недоброжелателей. Раньше просто завидовали красоте, а теперь стали шептаться в том духе, что, дескать, доигралась, отправила хорошего парня на верную гибель. Он и на собрании выступил из-за нее – хотел произвести впечатление, а может, просто сорвался, – и в армию добровольцем ушел, чтобы не выглядеть в ее глазах тряпкой. Инга старалась не обращать внимания на подобные пересуды, но настроения они, ясное дело, не улучшали.
Кроме нескольких ребят из неформальной среды, мнением которых Инга не очень-то дорожила, полностью на ее стороне был только Кушнер. Заботился о ней, оберегал. Иногда его помощь казалась слишком навязчивой. Инга видела, что с течением времени его чувства не угасают, а разгораются ярче, но… Не нужны ей были ни Кушнер, ни Добрынин. Первый был милым, но слабым и немного занудливым. Инга хорошо представляла, каким он станет через несколько лет. Располневший и лысеющий кандидат наук, занятый скучной работой в никому не нужном НИИ, делающий карьеру за счет родственников и мелких интриг. Очередь на машину, очередь на югославскую мебель, поездки на дачу, путевка в Болгарию перед долгожданной пенсией. Это в том случае, если он не решит махнуть на историческую родину, где у него много лет назад обосновался отец. А второй… Второй был слишком сильным и слишком надежным. В тридцатые годы такие, как он, надрывались на строительстве Магнитки и Днепрогэса. Во время войны бросались на амбразуры. А в семидесятые строили БАМ и новому километру пути радовались сильнее, чем прорезавшимся у сына зубам. Для таких, как Никита, семья всегда на втором плане. Семья – это нечто раз и навсегда завоеванное, а им необходимо стремиться к новым высотам, и недосуг заниматься обустройством быта. В общем, две крайности. Ни одна из них Ингу не устраивала. Правда,
