— Вот видишь, какой ты, Джон: еще ничего не знаешь, а уже говоришь со мной таким тоном. И вовсе никакие не вольности, — родственники имеют право вести себя так, тем более, если один из них — крестный отец другого...
Тут Анни внезапно остановилась, сообразив, что уже выдала свою тайну.
— Больше всего я боялся, что кончится именно этим,— сказал я самым печальным — каким только мог — голосом.— Я знаю, он много раз бывал на нашей ферме и делал все, чтобы не попасться мне на глаза. Тайком, украдкой, исподтишка украл сердце молоденькой девушки,— что может быть недостойнее для мужчины!
— Джон, дорогой, а разве ты сам не делал ничего такого? Не делал ни разу в жизни?
— Да ведь он — заурядный разбойник! — выпалил я, не обратив внимания на расставленную ловушку. — У него нет ни клочка земли, его могут повесить в любой день...
— Джон, — тихо промолвила Анни, — а разве Дунов не могут повесить в любой день — как заурядных разбойников?
Дуны! Проклятые Дуны! Вопрос прозвучал, как раскат грома. Я подскочил, словно подстреленный кролик, бросился в ворота и, примчавшись на кухню, попросил фермера Николаса Сноу дать мне табаку и одолжить запасную трубку. Потом я сделал первую в своей жизни затяжку, и, надо сказать, мне здорово полегчало.
К тому времени большинство жнецов разошлись по домам, чтобы наутро встать вовремя. Кое-кого вели женушки, а кто-то и сам поддерживал захмелевшую супругу.
Я уже почти докурил трубку, решив, что завтра вечером я проделаю то же самое, и удивляясь, почему же я раньше чурался этой благодати, и тут до меня дошло, что, хотя сестренка вела себя не лучшим образом, негоже мне было оставлять ее ночью одну, да еще в таком состоянии. Кроме того, мелькнуло у меня в голове, ради блага Лорны я должен выведать, насколько Анни или кто-либо другой посвящен в нашу тайну.
Подумав об этом, я тут же встал и, не выпуская трубки из рук, пошел к Анни. Бедняжечка, она вернулась на могилу отца и, сидя на ней, всхлипывала этак тихонечко-тихонечко, чтобы не привлекать ничьего внимания. Я нежно, как мог, поднял ее и прижал к себе, и приласкал, и попытался успокоить. Мог ли я стыдить ее, мог ли сказать ей хоть одно дурное слово, когда всю эту карусель, ясное дело, раскрутил Том Фаггус и с ним-то и нужно было разобраться в первую очередь? Мало-помалу Анни оттаяла и повеселела, а потом попросила прощения за то, что доставила мне несколько неприятных минут.
Я попытался расспросить ее поподробнее о ее теперь уже несекретных для меня делах, но она свела разговор в сторону и заговорила обо мне. Долго мы ходили вокруг да около, и, в конце концов, я понял главное: Анни ничегошеньки не знает, а только подозревает, что я влюбился, но имя моей возлюбленной ей неизвестно. Придя к такому выводу, я с облегчением вздохнул и снова начал допытываться насчет Тома Фаггуса.
— Анни, бедная, неужели ты и впрямь пообещала ему, что станешь его женой?
— Джон, у тебя нет ни малейшей причины воротить нос от Салли Сноу,— заведомо невпопад ответила мне эта лукавая девчонка, сделав вид, что пропустила вопрос мимо ушей.
— Подумать только, не спросить ни матушки, ни меня! Честное слово, Анни, я был о тебе куда лучшего мнения!— заметил я в том же духе, не давая ей уклониться от разговора о Томе Фаггусе.
— Нет, правда, Джон, матушка очень хочет, чтобы ты женился на Салли. Несчастная девушка, она готова целовать землю, по которой ты ходишь!
— Это твой воздыхатель, надо полагать, наговорил тебе три короба насчет земли, которую он готов целовать потому, что по ней ступала твоя нога, а ты, небось, и уши развесила, дурочка?
— Поверь, Джон, Салли в самом деле от тебя без памяти. Когда ее батюшки не станет, ей по завещанию отойдет половина их фермы. Иногда она ведет себя заносчиво, но ты не думай, это она понарошку, чтобы ты обратил на нее внимание. А еще, Джон, она знает толк в молочном хозяйстве и печет такие пироги, что просто пальчики...
— Анни, перестань городить чепуху. Я хочу знать всю правду о тебе и Томе Фаггусе. Ты в самом деле собралась идти за него замуж?
— Я? Господь с тобой! Разве я могу выйти замуж раньше, чем женится мой дорогой брат? Кто же тогда позаботится о нем, кто зажарит для него оленье мясо лучше меня? Разве что Салли, не так ли, Джон? Пойдем домой, и немедленно, я приготовлю тебе отличный кусок. За ужином ты, поди, так ничего и не съел: тебе нужно было потчевать гостей.
Что правда, то правда. Эту негодницу все равно не переколпачишь, а есть мне хотелось зверски. Я покорно пошел за ней следом, а она, прекрасно зная, что застичь меня сейчас врасплох проще простого, остановилась у ворот фермы и сделала вид, что платьице ее за что-то зацепилось, а когда я бросился помогать ей, она взглянула мне прямо в глаза — на небе в это время сияла полная луна — и внезапно спросила:
— А твоя возлюбленная сможет зажарить оленину, Джон?
— Навряд ли,— небрежно заметил я, не ожидая подвоха.— Она ведь не какая-нибудь судомойка.
— Она, наверное, и вполовину не такая хорошенькая, как Салли Сноу, так ведь? — снова спросила Анни.
— Что ты! Да она в десять тысяч раз краше десяти тысяч Салли Сноу, вместе взятых! — с жаром возразил я.
— Посмотрел бы ты, какие у Салли чудесные глаза,— не унимаясь, продолжила Анни.
— Посмотрела бы ты, какие глаза у Лорны Дун,— сказал я,— и ты бы век не посмотрела в сторону Салли.
— Ах, Лорна Дун, Лорна Дун! — воскликнула Анни, и я почувствовал, что ее испугало это открытие, но все же она не удержалась и от радости, что ей удалось выведать мой секрет, звонко захлопала в ладоши.— Так это Лорна Дун похитила сердце моего бедного Джонни! Я, пожалуй, запомню это имя: оно такое необычное. Хотя нет, я лучше запишу его где-нибудь. Дай-ка мне твою шляпу, я запишу имя на ее полях.
— Оплеуху бы тебе сейчас дать хорошую, лиса ты этакая,— ответил я, выходя из себя,— и я тебе ее дам, если будешь шуметь на всю округу. Впрочем, нет, оплеуху я припасу для мастера Фаггуса.
— Ой, нет, нет, Джон, пожалуйста, только не это,— закричала вдруг Анни, хватая меня за рукав и посерьезнев так, словно ее внезапно подменили.— У тебя такая тяжелая рука, Джон, и Том никогда не простит тебя. Он добрый, отходчивый, но такую обиду не спустит даже он. Обещай мне, Джон, что ты никогда не ударишь его, а я поклянусь тебе, чем хочешь, что сохраню твой секрет втайне от всех, даже от матушки и даже от самого кузена Тома.
— И от Лиззи, пуще всего от Лиззи,— горячо поддержал я, слишком хорошо зная, что из-за вышеупомянутой особы, случись что, мне придется пережить самые крупные неприятности.
— Да, конечно же, и от маленькой Лиззи,— согласилась Анни.— В ее возрасте лучше не знать о таких вещах. Ни одна живая душа не узнает того, что ты мне доверил, Джон, хотя отныне я буду страшно волноваться, когда поздно ночью ты будешь возвращаться от этих страшных людей.
— Ну что же,— сказал я,— слово не воробей, вылетит — не поймаешь... Теперь ты знаешь мою тайну, а я — твою. Когда же это дойдет до ушей матушки — а ведь нам все равно, рано или поздно, придется признаться ей во всем,— я, по правде сказать, не знаю, кто из нас двоих окажется в худшем положении. Я, куда ни шло, еще вытерпел бы постоянные упреки, но матушкиных печальных слез я не перенесу.
— Со мной точно такая же история, — сказала Анни. Вздохнув, она тут же просияла и окинула меня нежным взглядом.— Теперь, дорогой мой братик, мне будет куда как легче на душе, потому что я смогу помочь тебе. Уверена, что твоя возлюбленная стоит того. Послушай, а может, она неравнодушна к нашей ферме?
— Да что ты!— Я буквально задохнулся от возмущения.
— Тогда все в порядке,— сказала Анни, давая понять, что ей достаточно и этих трех кратких слов и что дальнейших многословных заверений ей не потребуется.— Видишь ли, я подозреваю, что Салли Сноу приглянулась наша маслобойня и наши кувшины со сливками. Она так много расспрашивала меня об оттенке нашего молока и о наших лугах...
— Значит, ты совершенно права, Анни: это как раз и есть та самая земля, которую Салли готова целовать...
— ...А также все, что по ней движется и мычит,— поцеловав меня, лукаво подхватила Анни.— Салли была в восторге от нашей лучшей коровы, но — увы! — наша красавица ей теперь нипочем не достанется!
Взявшись за руки, мы вошли в дом. Сидя в кресле, фермер Николас Сноу почивал глубоким сном, нимало не подозревая, что честолюбивые планы его и его близких пошли прахом не далее как пять минут назад. Анни подмигнула мне и с этакой ехидной улыбочкой спросила:
— Признайся, Джон, а ведь тебе сейчас куда приятнее было бы увидеть здесь, в гостиной, твою Лорну, стоящую рядом с матушкой, нежели этих, как их зовет дядюшка Бен, расфуфыренных молочниц?
— Ой, и не говори, Анни. Дай я тебя поцелую: ты просто читаешь мои мысли.
— А Лорна тебя любит по-настоящему, всем сердцем?— спросила Анни, испытующе взглянув на меня.
