Визит его причинил нам кучу неудобств, и он ясно это видел, но уезжать от нас явно не торопился. Пользуясь положением почетного гостя, он основательно расположился в нашем доме, и каждое утро, выводя из конюшни Долли, пони нашей Анни, он навьючивал позади седла мешок со снедью, навешивал перед собой два тяжелых кавалерийских пистолета и отправлялся неведомо куда. При этом он надевал на себя самую поношенную одежду, словно бы ожидал, что его ограбят, и никогда не брал с собой ни своих золотых часов, ни кошелька с деньгами.
Девушки живо приметили за ним эти странности и все рассказали мне (а иначе откуда бы мне обо всем этом было узнать, если я и сам порой не бывал дома с восхода до заката?), и попросили меня проследить за передвижениями дядюшки. Я наотрез отказался от этого поручения, во-первых, потому, что ради этого нужно было потерять целый день (а день в такую пору, как говорят, круглый год кормит), но, главным образом, потому, что подслушивать и подглядывать было (и есть) глубоко противно моей натуре. Девушки, зная мой характер, не стали меня уговаривать, но зато однажды утром я обнаружил, что Джон Фрай не вышел на работу, а жнецы сказали, что он куда- то исчез еще до завтрака.
Вечером того же дня я вернулся домой уставший и голодный и не обнаружил на месте ни одной из молодых леди. Анни должна была в это время готовить для меня ужин, Лиззи обычно сидела у огня и читала, а маленькая Рут сидела рядом и выглядывала из окошка. Никого, как ветром сдуло! Я отправился к ним в комнату, будучи, как вы понимаете, не в лучшем расположении духа. Распахнув двери, я увидел к вящему своему гневу и удивлению, что вся троица тесно сомкнулась вокруг — кого бы вы думали? — ну конечно же, вокруг Джона Фрая, а этот прохвост, вцепившись в здоровенный жбан пива, потягивает из него и с жаром повествует о каком-то своем подвиге, нисколько не сомневаясь в том, что именно он и есть герой минувшего дня, причем никто из прекрасных слушательниц, судя по их восторженному виду, не оспаривает притязаний этого болтуна и бездельника.
— Молодец, Джон! — громко сказала Анни.— Ну просто молодец! Ладно, не тяни, рассказывай, что было дальше.
— Что вся эта ерунда значит? — рявкнул я так, что все четверо вздрогнули.— Джон Фрай, либо я немедленно отправлю тебя к твоей женушке, либо ты объяснишь, какая чума занесла тебя в эту комнату!
Джон Фрай втянул голову в плечи и беспокойно взглянул в сторону молодых леди, ища у них поддержки.
— Это тебя чума занесла в нашу комнату,— отчеканила Лиззи, глядя мне прямо в глаза.— Какое ты имел право вваливаться к нам без приглашения?
— Ну хорошо, мисс Лиззи,— сказал я,— полагаю, что уж матушка-то это право имеет.
Я было повернулся, чтобы позвать матушку, зная, что она всегда примет мою сторону, но тут Анни схватила меня за руку, а маленькая Рут загородила двери.
— Сядь, Джон,— велела Анни,— сядь и успокойся. Мы расскажем тебе обо всем, хотя и сомневаюсь, что-то, что мы задумали и сделали, придется тебе по вкусу.
Я сел, взял себя в руки, и вот что рассказали мне девушки. Во-первых, таинственные экспедиции дядюшки Бена возбудили в молодых леди такое любопытство, что терпеть собственное неведение относительно планов и намерений дядюшки стало свыше их сил. Во-вторых, им удалось выяснить, что и Рут знает об этом ровно столько, сколько они сами, но, как и они, хотела бы знать намного больше. Справедливо рассудив, что ум хорошо, а три лучше, девушки сели в круг и быстро разработали операцию, предназначив мне роль главного исполнителя. Когда я отказался шпионить в их пользу, они тут же нашли мне замену в лице мастера Джона Фрая, посулив ему за услуги немного денег. Как раз в то самое утро, когда он не почтил своим присутствием наше ячменное поле, девушки дали ему пони и послали следом за дядюшкой Беном и Долли.
Следуя за дядюшкой на приличном расстоянии, Джон Фрай не терял его из виду до тех пор, пока дядюшка не доехал до Топи Колдуна, где Джон внезапно потерял дядюшку из виду. Спрятавшись за дерево, Джон затаился и засаде. Прошло некоторое время, и вдруг в основании дерева, что росло неподалеку, показалась белая шляпа с высокой тульей, а под ней чья-то физиономия, затем шея, плечи... В Эксмуре есть поверье, что казненные преступники собираются как раз в таких вот зловещих местах, как Топь Колдуна, чтобы воскреснуть из мертвых. Джону Фраю показалось, что выглянувший из-под земли, как из преисподней, ну прямо ни дать ни взять вылитый разбойник, которого повесили на прошлой неделе, а когда Джон вспомнил, что случилось это ровнехонько девять дней назад, он, не помня себя, бросился в седло и погнал пони что есть мочи прочь от этого проклятого места.
Когда Джон Фрай закончил душераздирающее повествование, молодые леди посетовали на то, что он не остался в укрытии подольше, потому что тогда бы он смог рассказать им побольше, а я напустил на себя весьма суровый вид и сказал:
— По-моему, Джон, ты все это выдумал, по меньшой мере, наполовину.
— Да, мастер Джон,— согласился Джон Фрай,— я, случается, привираю — кто из нас без греха? — но нынче я выложил только то, что видел собственными глазами. Господь свидетель, на боковую я пойду с чистой совестью.
- Извини, Джон,— примирительно сказал я,— я верю, что ты говоришь правду, но только, пожалуйста, об этом — никому ни словечка.
Глава 21
Неожиданная помощь
После предупреждения судьи Джеффриза и намеков Джереми Стикльза, а также из-за слухов и домыслов, будораживших наши края по базарным дням, история, рассказанная в тот вечер Джоном Фраем, и моя уверенность в том, что на этот раз он ничего не выдумал, встревожили меня необыкновенно. Мои родные, а также наши соседи, все мы доподлинно знали о том, что в Тонтоне, Бриджуотере и даже в Далвертоне весьма недовольны королем и высказывают сожаление о тех днях, когда в стране правили пуритане [37], но в ту минуту, когда я, представ пред грозные очи судьи Джеффриза, заявил, что в нашем Орском приходе ничего подобного не происходит, я был убежден, что сказал правду, чистую правду, ничего, кроме правды.
Ныне моя уверенность дала большую трещину, особенно после того, как я узнал, что под покровом ночи в Линмуте высадился вооруженный десант, и когда эхо, вольготно гулявшее по нашим холмам, донесло до слуха каждого эксмурца тяжелую поступь марширующих батальонов. Любой заговорщик, которому понадобилось бы втайне собрать огромную массу повстанцев, использовав для связи сигнальные огни, зажигаемые на возвышенных мостах, не смог бы найти края лучше, чем наш Эксмур с его глубокими узкими долинами, пролегшими между холмами и тянущимися от береговой полосы далеко в глубь материка. Но далее если предположить, что против его величества короля Карла II (или против его католических советников и особенно против его брата Джеймса) и в самом деле что-то затевается, то зачем, спрашивается, было встревать в это дело мастеру Хакабаку, богатому и осмотрительному человеку, знакомому с лордом главным судьей лично? — спрашивал я себя и не находил ответа. Дядюшка Бен был так скрытен, что невозможно было ручаться наверняка, на чью сторону, в случае чего, он встанет. Мне было хорошо известно, что он ненавидел папистов, хотя он не слишком распространялся на этот счет. Знал я также и то, что он побывал в армии Кромвеля [38]. (Впрочем, люди говорили, что он был там не солдатом, а маркитантом, поставщиком продовольствия.) Знал я и то, что дядюшка употребит все свое влияние и с готовностью выложит кругленькую сумму, лишь бы отплатить Дунам за свое позорное унижение, хотя в этот раз имя Дунов ни разу не сорвалось с его губ.
А что же сами Дуны? На чьей стороне будут они, если, не дай Бог, разразится война? Лорна как-то сказала, что они придерживаются католического вероучения (если понятие «вера» вообще применимо к этим негодяям). С другой стороны, они не были в восторге от нынешнего короля, отец которого выгнал их из родных мест и лишил собственности. Таким отчаянным людям, как они, терять было нечего, и я не видел ничего невозможного в том, чтобы, отставив в сторону всякие соображения религиозного порядка, Дуны примкнули к протестантскому восстанию, чтобы не только воздать врагам за былые обиды, но и вернуть себе отнятое состояние.
Должен, правда, заметить, что это сейчас я так просто и ясно излагаю свои былые сомнения о минувшей смутной поре, а тогда у меня в голове была сплошная каша, и я попросту не знал, что я должен делать ввиду надвигавшихся событий. Матушка моя была столь неискушена в вопросах политики и столь добра ко всем и каждому, что я страшно опасался, что ее рано или поздно засудят за то, что она предоставляет убежище тем, кто не в ладах с властями. Я прекрасно знал, что появись у нас на пороге какой-нибудь бедолага и крикни: «За мной гонятся, спрячьте меня, ради Бога!», — матушка, не раздумывая, предоставит ему кров и стол, и так же поступят мои сестренки, а что касается меня, то я не мог себе представить, что поступил бы здесь как-нибудь иначе. Ясно одно: во время волнений и мятежа наше совестливое семейство должно было, так или иначе, пострадать в числе первых.
