Таковы были мои тягостные размышления, а между тем дядюшка Бен покинул нас так же внезапно, как помнился в наших краях. К великой радости матушки, он оставил у нас Рут, пообещав забрать ее, как только дорога до Далвертона станет безопасной. Рут тоже сияла от счастья, стараясь не выдавать своих истинных чувств в присутствии дяди. В Далвертоне на ее хрупких плечах лежали все заботы о доме и, кроме того, ей еще нужно было присматривать за приказчиками, и о том, чтобы пожить хоть немного ради себя, не могло быть и речи. Поселившись у нас, она ожила, воспряла духом с первого же дня, покоренная простосердечием и дружелюбием нашего семейства.
К тому времени сбор урожая кончился, и я снова начал думать о встрече с Лорной. Я попросил Анни передать Салли Сноу, что сердце мое занято другой и что поделать с этим я ничего не могу, и Анни-умница исполнила это поручение как нельзя лучше.
В тот день, когда минуло ровно два месяца со дня моей последней встречи с Лорной, я положил в карман жемчужное колечко, забрал все свежие яйца, какие только нашлись в доме, и взял полторы дюжины форелей, пойманных в нашем ручье. Договорившись с Анни, как она объяснит мое отсутствие, если я задержусь допоздна, я отправился в долину.
Прошел час, другой, третий... Лорны все не было. Она должна была прийти сегодня в нижний ярус долины на обычное место, но как я ни вглядывался вдаль, я не видел даже слабого намека на то, что Лорна идет на свидание. В довершение ко всему мой скромный подарок — связка форелей и корзинка свежих яиц — утащил — ну надо же было такому случиться! — проклятый Карвер Дун.
Я положил свои скромные подношения у воды, прикрыв их листьями, чтобы сохранить до прихода Лорны в свежем виде. Наблюдая из укромного места под деревом и перекатывая колечко в кармане, я почти забыл о подарке, как вдруг я увидел, как с верхнего яруса долины медленно спускается какой-то мужчина. На нем была шляпа с широкими полями, кожаный жакет и тяжелые сапоги с высокими голенищами. На плече у него лежал длинный карабин. Мне нечего было противопоставить разбойнику, кроме своей дубины, и потому я счел за благо отступить за скалу.
Затем я снова увидел его, и поскольку между нами было примерно ярдов пятьдесят и еще не стемнело, и смог разглядеть черты его лица. Вообще-то я мало смыслю в том, какого мужчину считать красивым, а какого нет, но было в нем что-то такое, от чего кровь застывала в жилах. Не сказать, чтобы лицо у него было ужасным, наоборот, я бы даже назвал его довольно-таки симпатичным, исполненным силы, воли и решительности. Но не было в нем ни тепла, ни тени улыбки, ни естественной человеческой живости, и голубизна его глаз поблескивала стальным отливом, и в глазах этих царила одна только холодная жестокость.
«И вот этот-то парень претендует на руку Лорны!» — мелькнуло у меня в голове, и мне страстно захотелось, чтобы он повернулся в мою сторону, и я весь напрягся, готовый обрушить на него свою дубину. Подойди он ближе, нашу с ним судьбу решило бы не огнестрельное оружие, а природная физическая сила. Карвер Дун обошел место кругом (видимо, нынче был его черед стоять на часах) и направился к реке.
Затем он прошелся вдоль берега, и тут я увидел, что рыба и корзинка с яйцами, прикрытые листьями, привлекли его внимание. И пока он в задумчивости стоял над моим подарком, размышляя, что бы это все значило, я, но простоте душевной, решил, что мои визиты в Долину Дунов через несколько минут перестанут быть тайной. Однако, к моему удивлению, Карвер Дун пришел в веселое расположение духа, и до меня донесся его хриплый смех:
— Ха-ха, Чарли-красавчик! Рыбак Чарли пытается поймать золотую рыбку Лорну! Теперь-то я понимаю, почему ты зачастил на рыбалку и кто обчистил курятник Каунселлора!
С этими словами он забрал мою — мою! — рыбу и лучшие яйца Анни и отправился прочь по своим делам. Господи, как мне хотелось выскочить из своего укрытия и задать ему хорошую трепку! Но благоразумие велело мне застыть на месте и молча перенести столь ничтожную потерю — в противном случае я рисковал благополучием Лорны и собственной жизнью: Карвер Дун мог попросту застрелить меня.
После того, как он скрылся из виду, я еще долго оставался в своем укрытии, надеясь, что Лорна все же придет на свидание, но, убедившись, что надежды мои нынче не оправдаются, я заторопился домой, преисполненный великой печали. То было начало осени; ветер с горестным плачем блуждал по вересковой пустоши; урожай был собран, и недавние золотые нивы превратились в сплошное унылое жнивье; ранние сумерки тяжким бременем легли на мое сердце... И все же еще целых две недели приходил я сюда каждый вечер, чтобы встретиться с Лорной, и всякий раз надежды мои оказывались тщетными. Но что озадачило меня больше всего, так это то, что белый камень по-прежнему не был покрыт черной шалью, как мы когда-то договаривались на случай опасности, и это означало, что Лорне по-прежнему ничто не угрожало.
С каждым разом мне все больше становилось не по себе. Терзаемый неизвестностью, я уже готов был штурмовать Ворота Дунов, и наверняка попытался бы осуществить свой безумный замысел, если бы Анни не умолила меня не делать этого.
Однажды — это было вечером — я заметил, что Бетти ведет себя в высшей степени странно. Когда рядом никого не было, она делала какие-то таинственные знаки, прижимая пальцы к губам и указывая себе через плечо. Я был настолько погружен в свои невеселые мысли, что решил вначале, что у старой ворчуньи не все дома, и не стал обращать внимание на ее ужимки.
Тогда Бетти, проковыляв как-то мимо меня, ткнула меня прутиком, и когда я с удивлением поднял на нее глаза, она подошла ко мне вплотную и шепнула мне на ухо:
— Лорна Дун!
Я прямо оторопел, услышав бесценное для меня имя из уст Бетти, а Бетти, сделав вид, что не замечает моего состояния, преспокойно принялась чистить большой горшок. Затем она сказала:
— Ну-ка наклони голову.
Я наклонился, и она шепнула:
— Приходи утром, дурень. Она попросила передать тебе, что по вечерам не может выходить из дома.
Господи, как я обрадовался! От счастья я чмокнул Бетти в морщинистую щеку, и это ей явно понравилось, однако она, сделав шаг назад, нахмурилась, притворившись, будто ей не по нраву такие вольности.
Конечно же, на следующее утро, едва взошло октябрьское солнце, я отправился через лес к потоку Беджворти, а оттуда — к подножью водопада. Когда я поднялся на вершину гранитного желоба, солнце уже сияло во всей своей красе, наполняя долину светом и надеждой. Радость нахлынула на меня гигантской волной, когда я увидел вдалеке идущую Лорну — мою Лорну! — и была она чище утренней росы и ярче солнышка. Она спускалась сюда, в нижний ярус долины, не подозревая о том, что я наблюдаю за ней. Погруженная в это блистательное утро, она плыла, подобно серебряному облачку. Мне показалось постыдным подглядывать за ней исподтишка, и я вышел навстречу, и она, увидев меня, бросилась ко мне, счастливая, и румянец на ее щеках стал еще ярче.
— Наконец-то ты пришел, Джон. А я уже подумала, что ты совсем забыл меня. Они — Дуны — по вечерам держат меня взаперти, и я не могла подать тебе сигнал. Однако пойдем в беседку, здесь тебя могут увидеть.
Оглушенный радостью, я не знал, что ей ответить, и потому я молча последовал за ней в ее маленькую беседку, где до этого бывал уже дважды. Я почувствовал, что сейчас наступит величайшая минута в моей жизни — сейчас Лорна признается в том, что любит меня.
А она — она сделала вид, что не понимает моего состояния, не понимает, что означает мой взгляд, полный ожидания, и попыталась заговорить о чем-то другом — постороннем, малозначащем.
— Нет, не затем я пришел сюда,— нежно прошептал я.— Ты же знаешь, что я хочу спросить у тебя.
— Если ты пришел только для того, чтобы что-то спросить у меня — спрашивай, что же ты медлишь? — проговорила она твердым голосом, и все же я заметил, как дрожат ее губы.
— Я медлю потому, что мне страшно, а страшно мне потому, что вся моя жизнь зависит от твоего единственного слова, потому что то, что ты сейчас рядом со мной, значит для меня больше, чем весь мир вокруг меня, больше, чем десятки тысяч таких миров!
Я проговорил это мягким, низким голосом. Я видел, что волнение Лорны нарастает с каждым мгновением, но она стояла передо мной, не поднимая глаз и не проронив ни словечка.
— Я любил тебя всю свою жизнь,— продолжил я.— Когда ты была маленькой девочкой, я обожал тебя, когда ты подросла, я боготворил тебя, а сейчас — сейчас я люблю тебя так, что язык не вымолвит, а сердце не утаит. Я так долго ждал... Я знаю, я из простого крестьянского рода и тебе не ровня... Но все равно, я не могу больше ждать, я пришел за ответом.
— Ты был предан мне все эти годы,— чуть слышно промолвила Лорна, по-прежнему не поднимая глаз и глядя на мох и папоротники,— и я знаю: я должна вознаградить тебя.
