Глава 35. Откровения на лестнице
Я грешным подумала, что Герман, старый обормот, подглядывал в замочную скважину, пока его внуки творили со мной непростительное безобразие в три хвоста. А как я могла расценить злобный рык Криса, скрежет зубов Эдвина и сжатые кулаки Чада?
В возмущении кидаюсь к двери, проворачиваю ключи в замочной скважине и выскакиваю в пустой мрачный коридор. Никого! Мое желание навалять старому бесстыднику слетает с губ расстеряным возгласом.
— Живьем закопаю, — мимо шагает Крис.
— А что, собственно, происходит? — оглядываюсь на Чада, который выплывает из библиотеки, торопливо собирая волосы в пучок.
Вместо ответа он мажет небрежным поцелуем по виску, и продолжает путь.
— Эй! — делаю шаг, закусываю губы, потому что под копчиком неприятно потянуло.
— Что случилось? — обеспокоенно спрашивает Эдвин, заглядывая в лицо.
— А ты как думаешь? — сквозь зубы интересуюсь я.
Рыжий любитель пристроиться сзади хлопает ресницами.
— Задница болит, — бесстыдно и откровенно заявляю я. — И кто виноват?
Эдвин краснеет и сдавленно шепчет:
— Прыгни в волчицу, пожалуйста.
— Вот же извращенец!
— Да я в этом смысле, Ласточка! Тебе полегчает! Регенерацию ускоришь.
— Мне ничего не надо было ускорять, если бы ты был понежнее, — приближаю свое лицо к его, пунцовому и смущенному. — Давай, я тебе палец суну в твою в хорошенькую попку?
— Не надо! — возмущенно охает он и отступает.
— А что так? Ты в меня членом вообще потыкался, — напираю на него в праведном гневе и опять замираю от болезненного зуда между моими прелестными булочками.
Вздыхаю и опускаюсь на четыре лапы. Метаморфоза отзывается в теле теплом, а под хвостом ничего не тянет и не беспокоит.
— Ты такая сладенькая, — Эдвин садится передо мной на корточки, и в восторге облизываю его лицо.
Он тоже сладенький. И кудряшки его рыженькие — просто прелесть. И близость с ним и его братьями теперь мне вспоминается мне нежной, страстной и полной любви. В общем, я бы повторила.
Треплет за уши и отстраняется, влюбленно вглядываясь в глаза. Каков красавчик. Поддаюсь в его сторону, и очухиваюсь уже с его языком во рту и прохладными пальцами на лице.
— Подловил! — резко отпрянув, вскакиваю на ноги и одергиваю под платья.
— Поцелуй меня еще, — смотрит снизу вверх щенячьими глазками.
— Иди ты, — со злым рявком топаю к лестнице, подхватив туфли, что слетели с волчьих лап.
— Ой ладно тебе, Полли! — Эдвин следует за мной тенью. — Ты сначала дразнишь, а потом удивляешься, чего это мы такие несдержанные. И сама-то в момент не особо была против моего члена.
— Вот же, — разворачиваюсь к нему и тычу пальцем в лицо, — как ты смеешь?
— И еще посмею, — Эдвин с угрозой щурится, — теперь у меня на очереди твой прелестный ротик, Ласточка.
И шагает победителем к лестнице, а я минуту стою, указывая пальцем в пустоту. Когда скромный, смущенный юноша успел обратиться в похотливого кобеля? И кто виноват? Я?
— Эдвин! — охаю я и семеню за ним. — Твои братья на тебя плохо влияют!
— Ну-ну, — невесело отзывается он.
— Скоро начнешь и Бесправниц похищать.
— У меня есть ты. Сюрприз, Ласточка, — Эдвин оглядывается, зло сверкнув глазами, — но после встречи с Нареченными интерес к другим затухает.
Да, видимо, это я испортила милого мальчика.
— Знаешь, Полли, а еще это очень тяжело делить одну Нареченную с братьями, — голос Эдвина становится глухим. — Каждому из нас сложно. Каждый из нас предпочел быть единственным у тебя.
— А это не я виновата.
— И не мы. И нам в сложившейся ситуации куда труднее, чем тебе. Ты не конкурируешь ни с кем за наше внимание.
— Ну, слушай, мохнатой сучке вы все милы, — перескакиваю через несколько ступенек и нагоняю Эдвина на лестничном пролете. — Одинаково.
— Можно ли считать это признанием в любви, — крутанувшись ко мне лицом, он приподнимает брови.
— Хитренький какой. Хочешь быть первым, кому признается Нареченная в любви? — легко и беззаботно смеюсь, а затем захожу ему за спину и прижимаюсь всем телом, шепча на ухо. — Как ты думаешь, в моих силах натравить вас друг на друга, чтобы вы глотки друг другу перегрызли за милую пушистую волчицу?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты ведь так не поступишь? — тихо отзывается Эдвин, и я чувствую в его интонации положительный ответ на мой вопрос.
Влюбленная сучка во мне возмущенно вскидывается. Она не желает ссор между мальчиками, но и человек внутри меня против подлых интриг.
— Эдвин, ревность к братьям ничто по сравнению с тем, что я потеряла свою жизнь. В ней шло не все гладко, но у меня были друзья, планы, простые радости, амбиции и цели, а теперь я хрен пойми кто и знать не знаю, как жить дальше.
— Почему бы тебе просто не доверится нам, Полли?
— А как доверять тем, кто видел во мне лишь куклу для веселых потрахушек? — мои губы почти касаются уха Эдвина. — То, что вы по щелчку пальцев внезапно втрескались в меня, не меняет того, что вы охламоны. И даже ты, хотя вроде бы и не при чем. Для тебя увидеть новую Бесправницу было в порядке вещей. Ведь так?
— Так.
— И пришла бы новая Бесправница, если бы не вмешался ваш дурной старик.
— Я так не думаю.
— Почему?
— Потому что тебя бы обратил я.
— А ты можешь? — в изумлении спрашиваю я.
— Да. После того, как укрепилась моя связь с Лесом, и моя кровь стала сильна.
— И что же получается? Я бы стала твоей дочерью, а не Германа? — я отшатываюсь от Эдвина. — Фу! Отвратительно!
— Думаю, он уловил мое желание обратить тебя, Полли, поэтому и вклинился, чтобы не случилось лишних сложностей с кровосмешением. Ну и не стоит скидывать со счетов Чада с Крисом. Стали бы они бегать за смертной девкой из леса в город, чтобы просто организовать себе веселые потрахушки. Они уже при первом взгляде на тебя всё поняли, но не осознали.
— Все, отстань! — отмахиваюсь от Эдвина, который напридумывал себе лишнего, и бегу вниз по лестнице. — Любишь ты все усложнять.
Из гостиной доносятся рыдания мамы, крики Иды, злой говор Криса и смех Германа. Хриплый, высокомерный и с нотками глумления. Влетаю в двери и столбенею на пороге.
Глава 36. Семейные посиделки
Герман сидит в кресле и в голос ржет. Окровавленный, со смещенным носом вправо и невероятно восторженный. Мама стоит у окна, плачет в платок, ее обнимает Ида, поглаживая по спине. Папу удерживает Чад у противоположной от окна стены.
— Дай я ему брюхо вспорю, — тихо шипит папа.
— Дед, они же гости, — над хохочущим Германом нависает Крис.
— Что у вас тут стряслось? — делаю шаг.
— А мы разводимся! — басом отвечает папа и дергается в руках Чада.
Мама истерично вскрикивает в платок и воет.
— Что? — я не верю своим ушам.
— Твои родители явно несчастливы в браке, — бубнит Герман и с треском вправляет нос.
Гостиную накрывает тишина, и даже мама замолкает, уткнувшись лицом в платок. Крис переводит на меня взгляд. Затем глазами указывает на Германа, который с оханьем вытягивает ноги, и на мою маму. И криво улыбается, пытаясь на что-то намекнуть.
Минуту я соображаю. Туго идет, но потом улавливаю ниточки волчьего и старческого амбре, что тянется от мамы. Подскакиваю к ней, обнюхиваю, и кидаюсь к Герману. Они провоняли друг другом с ног до головы.
— Герман, ты…
Не успеваю договорить, как мои руки стискивают его морщинистую шею. Крис с рыком оттаскивает меня от хрипящего и смеющегося подлеца, который, похоже, отымел мою мать, пока его внуки натягивали меня.
— Я тебя убью!
— Я твой отец!
— Сучий ты потрох! — ревем с папой на пару и рвемся к нему в желании разодрать на куски.
— Да боже мой, — вскидывает он руку, — сколько драмы! Ну, потискал я мамку твою! Она была не против! Ну и лизнул в сладкое местечко. Что?! Трагедии не случилось.
