— Да сейчас самое время поговорить о твоей бороде, — скрещиваю руки на груди. — Ты ее сам стрижешь?
— Да, — он довольно ухмыляется и кривит губы, — или был сарказм?
— Ага.
— Но ты же в восторге от моей бороды?
— В полном.
— Вот и прекрасно, — он вскрывает бутылку и прикладывается к горлышку, а затем с проклятиями выплевывает молоко в раковину и вытирает губы. — Прокисло.
— Мы в лес больше не вернемся, — шепчет мама, — там жутко, Полли.
— Вам надо к нам набегами, — Чад полощет рот и отставляет бутылку, — постепенно иммунитет вырабатывать.
— Нет, — испуганно отвечает мама, — там же Гер…
— Это был кошмар, — сурово повторяю я.
Мама всхлипывает и ныряет в объятия папы, который, похоже, еще не пришел в себя. Взгляд расфокусирован, лицо бледное, а на лбу испарина. Сажусь на журнальный столик, сцепив руки в замок на коленях.
— Они на тебе, — встаю и шагаю к выходу, — глаз с них не спускай.
— Эй! — восклицает Чад. — Что мне с ними делать?!
— Самое время наладить отношения с потенциальными тещей и тестем, — я зло оборачиваюсь на него.
— Ну если так, — отвечает он, приосанившись, — то я в деле.
— Налажаешь, шкуру спущу.
— А если преуспею, то потребую награды.
— Я тебя предупредила, — повышаю голос, намекая, что сейчас не время для заигрываний.
У двери он меня нагоняет и хватается за дверную ручку:
— Ты же не надумала сбежать? — с ревностью всматривается в глаза. — Полли, я же тебя найду в любом случае. Лунная ниточка приведет к тебе, куда бы ты ни сбежала.
Радужка его карих глаз вспыхивает желтым волчьим огнем, на который восторгом отзывается зверюга в моем подсознании. Наверное, в этом и был хитрый план: взбудоражить мохнатую сучку соблазнительным взглядом.
— Чад, милый мой лесоруб, — пропускаю бороду сквозь пальцы, стискиваю его лицо в ладонях и глухо рычу, — у моих родителей мозги потекли. Мне бы их в чувство привести. Мое желание избавиться от тебя и от твоих братьев пока подождет.
— Ты такая секси, когда злишься, — голос Чада понижается до бархатных интонаций, — и я тут подумал, что совсем не против поиграть с тобой в преследование и погоню. Это же, по сути, охота. Охота на самку, Полли. Это так заводит.
Получает заслуженную пощечину. Если мои родители чудят в Лесу, то у Чада перемкнуло мозг в пригороде.
— Мы поговорим с тобой об этом позже, ага? — дергаю его оскорбленную моську за бороду.
Кивает, и я покидаю дом. Мне надо в церковь. Притащу к папе и маме священника и пусть он молитвами, беседами и прочей лабудой изгонит из их голов дурман зачарованного Леса.
Глава 38. Оборотни вне системы
В церкви меня накрывает. Перед глазами плывет, а крест над алтарем чернеет и растягивается. Приваливаюсь к скамье в приступе жуткой тошноты от сладковатого и мерзкого запаха, что забивает нос. Я тут незваная гостья, мне стоит бежать без оглядки.
— Милостивый Боже! — кто покряхтывает рядом со мной. — Тебе же сюда нельзя.
— С чего это вдруг? — отмахиваюсь от настырных рук. — Я сейчас еще потребую покаяния.
— Дурная, что ли?
С трудом фокусирую взгляд на морщинистом лице обеспокоенного Святого Отца.
— Ну, как вам то, что вы видите? А-ррр-рр-р, — имитирую рык и с кашлем смеюсь. — Мудак старый. Ты тоже виноват. Нос бы тебе откусить.
— Да выйди ты уже отсюда, — он мягко толкает меня к выходу. — Что ж ты себя так терзаешь?
— Да не буду я тебе нос откусывать.
Мои обещания игнорируют и выволакивают на крыльцо, где я делаю глубокий вдох и с кощунством грешницы, которую уже не спасти, орошаю ступени содержимым желудка.
— Прошу прощения, Святой Отец, — вытираю губы. — Я не хотела. Меня жутко штормит.
— И неудивительно, — протягивает платок. — Зачем явилась?
— Родители…
— Только не говори, что их обратили.
— Герман до этого не дошел, но планы на мою мать явно вынашивал. Он же древний, падре, а все туда. К прелюбодеянию тянет. Он теперь, конечно, мой папка, но… фу же? — смотрю в бледное старческое лицо и жду поддержки. — Фу же, да? Ну?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Фу, — соглашается Святой Отец, и удовлетворенно прижимаю платок к губам.
— Его было бы неплохо наказать. Как наказывают старых мерзких блудников?
— Он ее насильно взял?
Медленно моргаю и шепчу:
— Это не грешно говорить про волчьи языки у дома божьего?
— Грешно, дитя, — Святой Отец вздыхает, — но тебе все равно уже ничего не поможет и не навредит. Ты отвратила себя от Бога.
— Так это я виновата?
— Ну, в ином случае ты бы погибла.
— В рай мне не попасть?
— Как и в ад, — пожимает плечами.
— А вот это обидно, между прочим. Чем я не угодила Сатане? — возмущенно охаю я. — Ладно на небеса не вознесусь, переживу как-нибудь, а чего меня в аду не ждут?
— Ты вышла из системы координат божьей милости или немилости, когда приняла дар зверя, и вошла в другую.
— В какую?
— Да хрен его знает, — тихо выругивается Святой отец и смотрит на кусты цветущей розалии. — У меня нет ответа на этот вопрос.
Вот так меня заочно выпнули из Рая и Ада, и как теперь быть? Выкинуть крестик, что был куплен после моего крещения? Как-то несправедливо тут все устроено. В небе пролетает стайка птиц, и прошу Святого Отца с родителями побеседовать, чтобы они пришли в себя, а он в ответ хвалит меня, какая я замечательная и заботливая дочь. А толку-то? Все равно в Рай не пустят.
Через пять минут прогулочного шага Святой Отец начинает меня раздражать. Он молчит, ничего не говорит, нравоучениями не надоедает, а злит. Походка у него шаркающая, пахнет гадко, и морщины уродливые, а еще ко всему прочему вспоминаю, как он меня Чаду и Крису скормил и не защитил. Руки так и чешутся дать кулаком в его лицо и уши оторвать.
— Это нормально. Я тебе не нравлюсь, а ты мне.
— А я-то вам почему не нравлюсь?
— Ты оборотень, и этим все сказано.
— Не по своей воле, — цежу сквозь зубы.
И замолкаем. Мне он и не должен нравиться. Я к нему пришла по необходимости, а не по большому желанию, но какой же у него мерзкий нос! Меня аж всю передергивает при взгляде на него.
Заходим в дом, шагаем в гостиную, и удивленно крякаю. Родители сидят на диване связанные с кляпами во рту, а у окна стоит виноватый и растерянный Чад.
— Какого черта? — спрашиваю я.
Мама и папа зло мычат, а Чад кривится в улыбке:
— Мамка твоя с ножом на папку кинулась и заявила, что в лес к Герману уйдет. А папка твой еще и с соседкой мутил, но не на столе, а… на чердаке. А он у тебя шалун.
— Зря ты его оставила с родителями, — резюмирует Святой Отец. — Он же Альфа, в нем силен дух Леса.
— Слишком силен, похоже, — берет с подоконника горшок с фиалкой и горделиво протягивает. Среди листочков замечаю пушистый и колючий росток ели. — Красота, да?
— Иду можно поздравить с пенсией? — Святой Отец проходи к дивану и садится между неистово мычащими родителями. — Как она?
— Вроде справляется, — Чад лениво пожимает плечами. — Внуков бы ей, чтобы отвлечься.
— Горшок оставь, — Святой отец кивает на фиалку.
— Да этому крепышу место в Лесу.
— Пусть этот крепыш останется здесь, — строго заявляет Святой Отец. — Он будет полезен для родителей Полли.
— Ясно, — Чад ставит горшок на стол. — Иммунитет будет вырабатывать.
— Я бы запретил им с вами общаться, но это бесчеловечно лишать их дочери и внуков.
— Каких внуков, Падре? — отвлекаюсь от рассматривания ногтей.
Мама замолкает и возмущенно на меня оглядывается, зло закусив кляп. Без слов понимаю ее посыл: внуков ей да побольше. Вот прям "щас вынь и полож". Она уже устала ждать маленьких пупсиков, а раз снюхалась с тремя волками, то рожай, доча, и не выеживайся. Она только ради внуков и готова терпеть трех зятьев.
— Оставьте нас.
Вздыхаю и плетусь к лестнице, но в душе неиствует волчица, которая требует крови Святого Отца. Ему нельзя доверять! Вырвать бы ему глотку и залить его теплой и густой кровью ковер и паркет. Подозреваю, что он в свою очередь сдерживает в себе желание содрать с меня шкуру и сжечь в святом огне.
