— А знаешь что, дорогая? — рявкает папа и отталкивает Чада, приглаживая рубашку на груди нарочито спокойно. — А я отымел твою подругу!
Мама отрывает лицо от платка и исподлобья смотрит на него:
— Какую?
— Сару, — папа вскидывает голову. — На нашем кухонном столе.
— Вот черт, — шепчет мне на ухо Крис. — Эдвин.
— Ах ты мудак! — взвизгивает мама и кидается в сторону отца, но ее перехватывает на полпути Эдвин. — Пусти!
— Да, — папа горделивым петухом вышагивает перед беснующейся мамой, — нагнул и засадил по самые яйца.
— Папа! — вскрикиваю я.
— Да, доча? — Герман невозмутимо вытирает кровь под носом. — Слушаю, моя неблагодарная кровиночка. Это ты в мать пошла.
— Заткнулись все! — стены сотрясает утробный рев.
У окна стоит сгорбленное, мохнатое и разъяренное чудище в шерстяном изумрудном платье, что разошлось по швам в рукавах и в груди. В широкоплечей образине с лобастой волчьей головой на мускулистых плечах не узнать Иду. Я аж икаю от удивления.
— Ма, не нервничай, — фыркает Чад.
— Вам пора домой, — Ида сжимает когтистые ладони в кулаки. — Ваш разум ослаб. Через пару часов вы друг друга поубиваете.
— О, я бы ему кишки выпустила, — мама ревниво клокочет в руках Эдвина.
Папа щурится на нее, и затем, приосанившись, обращается к Иде:
— Как вы смотрите на то, чтобы выпить со мной вечером по бокальчику вина?
— Да, точно мозги потекли, — Чат волоком тащит волчьего угодника к дверям.
Морда у Иды обескураженная, смущенная, а уши торчком стоят на макушке. Мама косит на нее глаза и шипит:
— Дрянь ушастая, решила мужа у меня увести?! Я его тридцать лет терплю и думаешь вот так просто позволю ему уйти к блохастой суке?!
— Думаю ваш муж не в ее вкусе, — осторожно говорит Эдвин и тащит маму к выходу.
— Да мой муж, псина плешивая, золото!
— Золото? — охает папа. — А ты у меня сокровище.
— Их надо вернуть в город, — Крис выпускает меня и бегу за Чадом и Эдвином, что уводят родителей, как санитары душевнобольных.
Во дворе я наблюдаю, как они в истерике обнимаются, потом вновь ныряют во взаимные обвинение, и Чад заталкивает их в машину.
— Ну, ты хоть посмотрела на себя со стороны, — хмыкает рядом Крис.
— А все почему? — спускаюсь по лестнице и оглядываюсь на него с презрительным оскалом. — А все потому, что тут людям не место!
— Человек в тебе скоро выветрится, любимая, — Крис улыбается.
— Что… — зависаю на секунду и рявкаю. — Что ты сказал?!
— Люблю тебе, солнышко ты мое лесное.
— Пошел к лешему!
Кидаюсь к машине, толкнув Эдвина, который встретился мне на пути, и он восклицает:
— Полли!
— И ты тоже пошел туда же!
— А куда, собственно?
— К лешему, — отзывается Крис.
С матерками, проклятиями, словами горячей ненависти сажусь на переднее сидение, и мама тоненько так спрашивает:
— А вы чего поссорились?
— Да ей только дай повод, — Чад плюхается за руль.
— Замолчи!
— Может, ты дома останешься? — Чад с издевкой вскидывает бровь. — С таким настроением ты мне все нервы вытреплешь по дороге.
— Поехали, — пристегиваюсь ремнем безопасности.
— Но ты ведь в курсе, что все равно вернешься со мной в Лес. У тебя сегодня первое полнолуние.
— Знаю! Вернусь,а после полнолуния жопу твоему деду откушу! И вам! Всем и каждому!
— Полли… — шепчет мама.
— Как ты могла?! — оборачиваюсь к ней. — С Германом?! Ему же лет четыреста!
— Я же не лезу в твою личную жизнь! Ты за трех собралась замуж!
— А один вообще рыжий! — повышает голос папа. — Второй на лесоруба похож! У третьего рожа вечно кислая!
— Нравится вам или нет, трое и все мои! Рыжий, лесоруб, кислый!
— Держитесь, зайчики, — Чад чешет бороду, и машина мягко трогается с места. — Скоро вас отпустит.
— Завали! — в приступе слепой ярости гаркаю на него и вновь смотрю на родителей, — хотели выдать замуж? Хотели?! Я кого спрашиваю?
— Хотели! — мама отвечает криком. — Но за приличного! За одного! За человека!
— А будут волки! Ясно? А будете выкобениваться, четвертого найду!
Папа и мама замолкают, впечатленные моей бессмысленной угрозой, но потом мы опять эмоционально переругиваемся, предъявляем претензии и припоминаем старые и новые обиды, захлебываясь в неконтролируемых чувствах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Чад неожиданно вскидывает голову и воет, меня подбрасывает, и я путаюсь лапами в платье и ремне безопасности. В жалких попытках высвободиться из ловушки замираю и тяжело дышу, открыв пасть. Меня внезапно отпустило.
— Давай без четвертого, а? — тихо отзывается Чад и примиряюще треплет за ухо.
Мама плачет в грудь отцу, жалобно причитая, что ее дочь теперь волчица с хвостом.
— А куда мне четвертого? — облизываю нос и довольно щурюсь под ласками Чада. — Не, извиняйте, четвертой дырочки у меня нигде не затерялось.
— О чем она там ворчит? — беспокойно и нервно спрашивает папа.
— Говорит, что любит вас и очень расстроена, что вы ссоритесь, — Чад хитро и украдкой подмигивает мне.
Если и лесоруб, то невероятно милый. В его бороду так и хочется зарыться носом, а на могучей груди вздремнуть, наслаждаясь его объятиями.
Глава 37. Чужой дом
Стоило выехать на шоссе, как мама и папа затихли. Хрустнув костями, возвращаюсь в человеческий облик и с ворчанием просовываю руки в рукава и оправляю подол на коленях. Меня на несколько секунд накрывает эйфория, которая сменяется легкой тревогой, а на въезде в пригород мне становится неуютно.
Аккуратные домики, улицы с милыми кустиками и молодыми деревцами видятся мне картонными декорациями из фильмов ужасов, а редкие прохожие блеклыми тенями и даже призраками. Перевожу взгляд на Чада, и тот усмехается:
— В лес потянуло?
— Мне тут не нравится, — глух отвечаю я и вновь смотрю в окно.
Тут все чужое, пугающее и уродливое. И я сама здесь не своя. Машина останавливается у родительского дома, и я зябко ежусь. Я тут словно не была несколько лет.
— Наконец, мы дома, — мама выскакивает из машины, и папа спешно следует ее примеру.
— Домой? — спрашивает Чад.
Я расстегиваю ремень безопасности и выползаю на улицу под яркое солнце, которое видится мне огромной и яркой лампочкой. Озираюсь по сторонам и делаю шаг к калитке. Она скрипит под рукой папы, и я вздрагиваю, прижав руку к голове.
— Я рядом, — Чад приобнимает меня, и от его близости и волчьего запаха паника затихает.
— Что вы со мной сделали? — хрипло отзываюсь я.
Мама трясущимися руками проворачивает ключ в замочной скважине и влетает в дом, папа за ней. Молча и в жутком беспокойстве. Мягко высвобождаюсь из объятий Чада и шагаю по дорожке, сжимая и разжимая кулаки. Тут безопасно, здесь живут мои родители, и это не чужой дом.
Нахожу папу и маму в гостиной. Сидят на диване и медленно моргают, сипло выдыхая.
— Это все не кошмар, да? — жалобно спрашивает мама. — Все как в тумане, Полли.
Устало вщираю на Чада, который стоит на пороге, привалившись к косяку плечом. Выглядит посреди домашнего уюта полуголым дикарем.
— Нет. Не кошмар.
— А… Гер…
— А вот он кошмар, — торопливо перебиваю маму. — Да. Кошмар. И, — вглядываюсь в глаза папы, — Сара на столе тоже кошмар.
— Еще какой, — соглашается он, и лицо его заливает краска стыда.
— Надо в церковь сходить! — мама подскакивает на ноги и опять садится. — Со Святым отцом переговорить.
— В грехах покаяться? — хмыкает Чад, и швыряю в него подушкой.
— Заткнись!
— Понял, — он смеется и проходит через гостиную на кухню.
— О, — тянет мама, провожая его отчаянными глазами, — мужья-братья-волки не кошмар? Или он все-таки один?
— Трое нас, трое, — Чад беспардонно заглядывает в холодильник. — Лесоруб, Рыжий и Кислый. Крису не понравится, что он у нас Кислый, хотя и я не лесоруб. Это из-за моей бороды?
И обиженно оглядывается на нас с бутылкой молока.
