Мастеровые, бродяги, торговый люд и странствующие богомольцы начинали расписывать друг другу страшные подробности, знамения скорого конца и свои умозаключения о том, кого из духовенства или знати считать Антихристом. В этом случае больше грядущего бедствия всех интересовали бесчинства и развратные выходки сильных мира сего. Все это больше походило на пустую болтовню, однако скорое светопреставление занимало и хорошо образованных людей.
Узнав возраст Йеруна, Штосс первым делом произвел в уме несложные расчеты и радостно объявил, что в тот самый год, когда родился Йерун, а именно в год 1450-й от Рождества Христова, ожидалось наступление конца света.
– Совершенно верно, – усмехнулся юноша. – И с тех пор за восемнадцать с небольшим лет он наступал четырежды, если только я ничего не упустил.
– Ты не понимаешь! – Богослов посмотрел на Йеруна как на несмышленыша. – Конец света не наступает в одночасье! Он уже идет, только мы не замечаем этого!
Дальше Штосс принялся с упоением расписывать знаки начала конца. На свое счастье, Йерун пропустил большую часть мимо ушей, быстро запутавшись в названиях городов и титулах воюющих сеньоров, а также в именах настоятелей монастырей, предавшихся грехам. Вскоре они достигли селения, где и остановились на ночлег. Богослов нашел себе занятие, и Йеруну так и не довелось узнать точную дату завершения конца света. Ясно было только, что начался он аккурат в год рождения младшего сына мастера Антония ван Акена.
В другой раз Йерун решил показать Штоссу свои рисунки – те, что он взял с собой, направляясь к своему дяде и будущему учителю, знаменитому художнику из Брюгге. Прежде Йерун уже пробовал познакомить со своим умением возчиков, но те остались равнодушными.
– Нарисовал бы ты, что ли, пиво и рульку, – протянул Пит.
– А что с них проку-то? Все равно съесть нельзя, – сказал как отрезал Клаас.
Огорчившись, Йерун оставил все попытки расшевелить возчиков и вздумал поделиться с богословом. Тот заинтересовался, правда на свой лад.
Дело в том, что Каспар Штосс, хоть и был уже немолод и образован лучше малограмотных возчиков, и даже имел степень бакалавра теологии, в искусстве смыслил мало. Несмотря на обширные знания – ученый книжник не мог не набраться их по самой природе своего занятия, – он обладал довольно узким кругом интересов. И довольно скромным достатком. Десятилетия изучения высоких материй и одновременно тяжелой погони за всем тем, без чего человеку не прожить, сделали Штосса скаредным. Даже в далекий и небезопасный путь он отправился один из соображений экономии, пусть и неоправданной. Скаредным Штосс был не только на деньги, но и на широту мысли, без которой то или иное явление можно рассмотреть только с одной стороны, да и то кем-то однажды указанной. А человек, скупой на широту мысли, скуп и на доброе слово. Куда проще оказалось иметь одно-единственное собственное суждение и прикладывать его ко всему, что встретишь. Не находя, что сказать о рисунках Йеруна, богослов решил, что ни за что на свете не ударит в грязь лицом перед малознакомым юношей из Брабанта. Достаточно держаться поважнее да показать себя знатоком.
– Знаешь ли ты, дорогой Йерун, – заговорил богослов, пристально рассматривая рисунки. – Что означают цветы, фрукты, птицы? Те, что ты рисуешь с таким удовольствием? Все это – сплошь символы тщеты, греха и порока! – значительным тоном завершил он.
– Почему вы так думаете? – Йерун даже не возмутился, настолько сильным было его удивление.
– Цветы означают непостоянство, – пояснил немец. – Их красота обманчива, сегодня она есть, а завтра – пфуй! – она осыпается, и вот она – сор, который только смести да выбросить за порог. Следовательно, цветы тщетны. То же касается и фруктов, и ягод. Их сладость скоротечна, они не способны дать человеку насыщения. В этом тщета всего того, что глупцы полагают радостью и наслаждением. Мой тебе совет, господин художник, когда соберешься рисовать что-либо тщетное либо греховное, изукрась его цветами или ягодами.
– И цветы, и ягоды радуют глаз! – возразил Йерун. – Если они и знаменуют что-то, то только наступление весны и лета! И цветение жизни! Что греховного в радости?
– Эта радость для глупцов! – Штосс упорно стоял на своем. – Радость, вызванная скоротечным, непостоянным!
– Понимаю вас, минхерт богослов! – усмехнулся Йерун. – Значит, для того чтобы порадовать человека умного, мне бы стоило нарисовать кирпич!
– Ты молод и несведущ, герр ван Акен! – обиделся немец. – Иначе ты бы знал, что кирпичи лучше не рисовать, а изготавливать!
Йерун хотел спросить, что же тогда следует рисовать, однако богослов не желал дожидаться его вопросов, продолжая лекцию о символах порока. Он как будто вдохновлялся тем, что с ним не соглашаются – сел прямо, расправил плечи, а плешивую голову, похожую на голову старого ворона, гордо вскинул:
– Далее, герр ван Акен, стоит рассмотреть образы птиц. Их оперение разноцветное, яркое. Пестрое. Оно бросается в глаза. О чем это свидетельствует? О тщеславии и гордыне, то-то же! Как ведут себя птицы? Постоянно мечутся с места на место, шумят, суетятся, что тоже не добавляет им достоинства! Только представить, что так же вели бы себя люди – пфуй!
– Так и ведут! – вклинился в разговор Клаас. – Чуть только на виду окажется что-нибудь хорошее, так и люди начинают шуметь, носиться и драться! Особливо когда на всех не хватает! Как есть воробьи на гумне!
– А сколько неприглядного скрывается за их красотой! – продолжал разглагольствовать Штосс. – Вот хотя бы… – Он перелистал лежащие перед ним рисунки, остановившись на цветном изображении удода с длинным клювом и широким хохолком на голове. – Вот удод. Он красивый. А еще он поедает собственные фекалии! А вот эта кукушка, – он подыскал подходящее изображение, – бросает собственных детей. Подкидывает в чужое гнездо. И тоже, заметь, красивая.
– Все как у людей, – заметил Пит.
При виде совы (а кроме нескольких набросков неясыти Минервы Йерун успел изобразить десятка полтора «белых дам»-сипух) Штосс пришел в настоящий восторг. Его глаза вспыхнули таким праведным негодованием, как будто все плохое и недоброе, сказанное им о растениях и птицах раньше, было не в счет, а сейчас, только сейчас начнется настоящая обличительная речь, достойная кафедры университета либо амвона церкви.
И речь действительна началась! Йерун и раньше слышал о том, сколько зла несут в себе безвредные для человека ночные охотницы с выпученными глазами на плоских круглых лицах. Но никогда столько сразу не говорил один человек. Могло показаться, что на земле не было ни разбойников, ни обманщиков всех мастей, ни насильников и убийц, ни еретиков – все зло несовершенного мира собралось и воплотилось в совах.
– Сова тянется к темноте, как и всякая
