Под одним разбитым снарядами хутором они подорвали немецкий вездеход с гусеницами вместо задних колёс – поставили мину на «авось», не рассчитывая на успех – скорее сделали это для подстраховки, поскольку собирались на хуторе отдохнуть и устроить небольшую постирушку, вездеход на эту мину и налетел. Налетел крепко – одно из передних колёс сорвалось с оси и унеслось по воздуху от места подрыва метров на двадцать пять, второе, отрубленное, укатилось так далеко, что его и не нашли.
Убитых немцев, находившихся в вездеходе, оттащили в придорожную канаву, оружие и еду забрали… Маленький солдат долго стоял у подбитого вездехода, вдыхал печёный дух гари и задумчиво ковырял пальцами гусеницу вездехода.
– Ты чего, Ломоносов? – поинтересовался лейтенант. – Не случилось ли что?
– Нет, не случилось. Погляньте-ка, из чего немцы начали делать стальные гусеницы? – он вновь ковырнул пальцем один из траков. – Из первосортной резины.
– Думаю, что в резину эту они кое-что добавляют, – лейтенант так же, как и Ломоносов, поддел заусенец на новеньком, чёрном, ещё не стершемся траке, вставленном в общую цепь гусеницы, трак был жёсткий, тяжёлый, совсем не резиновый. – Чугун, например, – добавил лейтенант.
– Головы, – уважительно произнес Ломоносов. – Шурупят.
– Не хвали врага, – предупредил лейтенант, – так и до беды недалеко.
– А кто нас услышит? Особый отдел? Так его тут нету.
– У особого отдела, Ваня, и уши большие – побольше репродукторов будут, и руки длинные.
К ним приблизился Ерёменко, деликатно похмыкал в кулак.
– Ну, чего у тебя, докладывай.
– Да вот, странная штука… В ранце у убитого фрица старую русскую книжку нашёл. Ещё дореволюционную, с ятями.
– Ну-ка, ну-ка, – лейтенант протянул руку к книжке, которую мял в пальцах Ерёменко.
Это было дешёвое издание, отпечатанное на грубой желтоватой бумаге – правила поведения гимназиста. Как, зачем, почему, при каких обстоятельствах книжка эта попала в немецкий «сидор», для чего – вот интересный вопрос. Что хотел сделать с нею почивший в бозе фриц?
Старый шрифт, наполовину стершийся, зачитанный, с ятями и «феодорами», с мудрёными завитушками, обрамлявшими заглавные буквы. Занятное издание. Лейтенант вслух прочитал название книжки.
– «Наставление для учеников гимназий, прогимназий и реальных училищ Москвы». Отпечатана аж… в тысяча девятьсот девятнадцатом году. – Чердынцев перелистал несколько страничек. – «До окончания уроков ученик может уйти из учебного заведения лишь с разрешения директора или инспектора», – лейтенант невольно фыркнул: всё, как и в нынешние времена, ничего не изменилось… Хотя нет, изменилось. – «На другой день после сего должна быть от родителей записка о времени, когда уволенный до окончания занятий ученик прибыл домой».
Этого в пору чердынцевского школярства уже не было – записки не требовались. Лейтенант перелистал ещё несколько страничек.
– «Накидывать на плечи верхнее платье, не одевая в рукава, не разрешается», – Чердынцев замер на мгновение, словно бы не верил тому, что прочитал в этой, не самой умной книжке, потом тряхнул головой. – Ерунда какая-то, бред сивой кобылы… Только зачем этот бред немцам понадобился?
– И я о том же думаю, товарищ лейтенант.
– «Посещение театра дозволяется всякий раз по особому разрешению училищного начальства. Письменное разрешение, выданное для посещения театра и других зрелищ, ученик обязан иметь при себе». – Чердынцев захлопнул книжку. – Скорее всего, один из убитых фрицев был русским, из белогвардейцев. Учился в Москве. Потом попал в Белое движение. Бежал, осел в Германии. А сейчас Гитлер забрал его к себе в армию. А это, – Чердынцев тряхнул в руке книжку, страницы рассыпались с тихим готовым шуршанием, – ностальгическое.
Отдохнуть на безымянном хуторе не удалось, группа Чердынцева двинулась дальше. Цель перед ней стояла прежняя – догнать своих.
Через полчаса около подорванного вездехода остановился немецкий броневик, украшенный крупным бело-чёрным крестом, следом – две грузовые машины.
Это была команда так называемого свободного поиска: немцев в округе начали беспокоить партизаны, совершавшие быстрые налёты – они появлялись стремительно, возникая будто бы из воздуха, из ничего, и также стремительно исчезали, попытки отыскать их никаких результатов не давали, поэтому начальник местного СД – службы безопасности, договорившись с квартировавшим в районе полевым охранным батальоном (без армейской поддержки серьёзное прочёсывание организовать было невозможно), создал три моторизованных летучих группы… Цель у групп была одна – найти партизан.
Руководивший командой обер-лейтенант, выпрыгнув из броневика, приказал:
– Выпускайте собак!
Команде были приданы три собаки, рослые широкогрудые овчарки, через несколько минут они взяли след. Обер-лейтенант втянул длинным носом едкий запах гари и произнёс довольным тоном:
– Запах свеженький… Значит, партизаны ушли отсюда совсем недавно, – он хлопнул ладонью о ладонь, звук получился звонкий, руки у него были затянуты в тонкие кожаные перчатки, – пошевелил пальцами, будто щупальцами. – Тут-то мы их и накроем. – Прислушался к лаю, доносившемуся из леса, и повторил: – Тут-то мы их и накроем…
Первым лай собак услышал маленький солдат; задерживая в себе дыхание, он сделал стойку, словно лесной зверь и, подождав, когда рядом с ним поравняется Чердынцев, сообщил ему об этом.
– Похоже, за нами гонятся, – сказал он.
Чердынцев остановился, прижал локоть к животу – будто под грудь руку подложил, только так можно было утишить бой сердца, послушал пространство. На лице его ничего не отразилось.
– Раз гонятся – дадим бой, – спокойно проговорил он. – Патронов и гранат у нас для этого хватит… А пока, Иван, вперёд и только вперёд. Попробуем оторваться.
Отряд лейтенанта уходил всё дальше и дальше в лес. Собачий лай поначалу стих, сделался глухим и далёким, но потом неожиданно усилился и очень быстро приблизился: то ли у немцев имелся проводник, знающий, где и как можно сокращать расстояния, то ли произошло ещё что-то. Чердынцев, услышав лай овчарок, подогнал людей:
– Быстрее, быстрее, не отставайте.
Понятно стало, как божий день, что немцы в конце концов их догонят, схватки не избежать, поэтому сейчас главное – выбрать выгодную позицию для боя. Но лес есть лес, в нём всё одинаковое, и выгода может быть только в одном – во внезапности, в первом выстреле.
Группа выдыхалась, лейтенант видел это – люди слабели на глазах, корчились, разрывая себе лёгкие мучительным кашлем, спотыкались, падали, но тут же поднимались и бежали дальше, стремясь уйти от назойливого собачьего лая.
– Вперёд, не отставать! – подгонял их Чердынцев.
Собачий лай вновь ослабел, удалился, и лейтенант подумал: не к добру это, пройдёт несколько минут и лай окончится где-нибудь совсем рядом, гораздо ближе, чем в прошлый раз; так оно и вышло – одышливое рявканье овчарок начало раздаваться едва ли не в сотне метров от группы.
– Вперёд, вперёд! – продолжал подгонять людей Чердынцев, сердце у него сжималось от боли – неужели не попадётся место, где они смогли бы занять круговую оборону?
А лай овчарок раздавался уже совсем рядом.
– Не отставать!
Холодный воздух раздирал Чердынцеву грудь, слюна во рту скатилась в липкий, противно-сладкий комок, дышать было нечем.
Под ногами хрустел мелкий обледенелый снег, с громким треском ломалась окостеневшая до железной жёсткости трава, в некоторых местах снега не было вовсе, бежать там было легче. Наконец-то стволы деревьев начали полого уходить вверх. Вот оно, место, где можно дать бой!
Лесная макушка, обрамлённая деревьями – соснами и елями, была гола, как лысина Карабаса-Барабаса, более того – она была украшена глубоким рвом – на лысине ещё летом неведомые бойцы вырыли длинный окоп, – похоже, прикрывали проход своих к реке. А река текла внизу, под лесом, хорошо видная с крутого берега – чёрная, припыленная лёгким паром, извилистая.
Вовремя подвернулась отряду лесная макушка эта, вовремя. Подарок судьбы, не иначе, кто-то из отряда Чердынцева крепко молился за это.
Лейтенант спрыгнул в заснеженный, забитый палой листвой и снегом ров, скомандовал:
– Рассредоточиться по всей длине рва, приготовиться к бою! Стрелять только по моей команде!
Бойцы тяжело, кто кубарем, кто грузным усталым мешком, одышливо вскрикивая, сопя, попадали в ров. Это была настоящая траншея, глубокий окоп с выдвинутыми вперёд гнёздами пулемётчиков и ходами сообщения.
– К бою! – лейтенант сбросил с руки нитяную рыжую перчатку – нашёл в ранце у убитого унтера, подышал на пальцы. – Рассредоточиться по окопу!
Лай собак сделался ещё громче, он подогнал тех, кто совсем не имел сил, чтобы подняться со дна окопа… Поднялись все, никто не остался успокаивать дыхание, лёжа на палой листве. Чердынцев ощутил, как в нём возникло что-то благодарное к этим людям: он зависел от них, они зависели от него, всё было взаимосвязано. Он ещё раз подышал на пальцы и натянул перчатку на руку.
