Думе дворяне, входившие в правое крыло, критиковали реформу с тех же позиций, доказывая, например, что, получив землю в полную собственность, крестьяне просто «пропьют ее» или продадут иностранцам[311]. Учитывая многообразие и непостоянство мнений помещиков, советские историки приукрасили картину, изобразив их как сплоченную фалангу, движимую убеждением, что их интересы требуют «разрушения» общины[312]. Среди исследователей идут горячие споры о том, в какой мере можно рассматривать реформы как «губительные» для общины или, если говорить менее образно, как источник сомнительного давления на крестьян, склонявшихся к жизни в общине. Но лучший способ разрешения вопроса – это анализ законодательства, чему посвящены две следующие главы. Что же касается приватизации общинной собственности, здесь дворянство раскололось во мнении, как и должно быть в отношении к политике, которая непосредственно не затрагивала дворянских владений и конечное воздействие которой на материальное положение дворянства вряд ли можно было предсказать.
Эсеры, трудовики и другие крестьянские представители
Самым крайним вариантом программы левых был «проект 33‐х», отражавший взгляды социалистов‐революционеров[313]. Проект начинается решительным заявлением, что «всякая частная собственность на землю… отныне совершенно уничтожается» и что вся земли отныне будет принадлежать всему населению[314]. Каждый гражданин должен был получить «равные» права на использование земли для ведения сельского хозяйства, причем на достаточное количество земли, так чтобы после уплаты налогов оставалось достаточно средств для удовлетворения здоровых нужд хозяина и его семьи («потребительская норма»). Никто не должен иметь больше земли, чем он может обработать без найма помощников («трудовая норма»). О купле‐продаже земли, естественно, не было и речи, поскольку проект предусматривал в первую очередь уничтожение всякой частной собственности на землю. Но на случай, если бы кто‐нибудь задумал искать бреши в системе борьбы с частной собственностью, была запрещена и аренда земли. В качестве мелкой уступки практическим потребностям, если кто‐нибудь в результате «какого‐либо несчастного случая» утратит способность вести хозяйство самостоятельно, он может передать свой участок местной общине или товариществу в обмен на денежную помощь, а когда восстановит свои силы и опять сможет хозяйствовать, то сможет получить свою землю обратно.
В определенной степени этот проект, вероятно, отражал взгляды, преобладавшие среди крестьянства. Оговорка «в определенной степени» необходима, потому что в мире, в котором сформировалась эта точка зрения, тогда действовали две переходные тенденции. Во‐первых, существовал контраст между ресурсами, усилиями и вознаграждением помещиков, с одной стороны, и крестьян – с другой. У помещиков было намного больше ресурсов в пересчете на члена семьи, они меньше напрягались и получали многократно более высокую отдачу. Поскольку всю тяжелую физическую работу выполняли крестьяне, недооценивавшие управленческую и предпринимательскую деятельность помещиков, для них был очень привлекателен лозунг «земля – крестьянам» и только крестьянам.
Во‐вторых, поскольку крестьяне жили в мире, где права собственности, о которых мы говорили в главе 2, были очень слабыми, они мало сталкивались с выгодами и стимулами, которые могут обеспечить защищенные права собственности. Хотя крестьяне и могли проникнуть в мир сравнительно защищенных прав собственности и делали это в широком масштабе с 1877 по 1905 г., тем не менее очевидно, что многие из них – возможно, большинство, – относились враждебно к любому помещику, обладавшему участком земли больше среднего. Отсюда осуждение любой собственности, превышающей площадь, которую члены семьи могут обработать своими силами. Отсюда же прозвища, изобретенные для сравнительно зажиточных крестьян, – «кулаки» и «мироеды».
Петиции, составлявшиеся крестьянами в революционной горячке 1905–1907 гг., были изложены в словах, превосходно отвечавших духу «проекта 33‐х»[315]. Их страницы пышут негодованием против помещиков: «Если бы нам дали по 5 копеек в день за всю работу, которую мы переделали за время крепостничества, мы бы легко выкупили всю землю помещиков»[316].
«Мы трудимся без отдыха, а господин и священник пируют в праздности и всегда всем обеспечены»[317]. «Крестьяне и другие сословия создали богатство России своими мозолистыми руками»[318]. Процесс наделения землей в период освобождения от крепостного права рассматривался в петициях как полная несправедливость[319], и для убедительности приводились слова из книги Лев 25, 23, где Господь предписывает, что «землю не должно продавать навсегда; ибо Моя земля; вы пришельцы и поселенцы у Меня»[320]. Об аренде у помещиков говорилось, что она доступна только на «разорительных условиях»[321].
Петиции откровенно взывали к политическим идеям, вдохновлявшим «проект 33‐х»: необходимо покончить с частной собственностью на землю и сделать ее достоянием только тех, кто ее обрабатывает. Отвергался даже намек на компенсацию, и это понятно – авторы петиций не хотели повторения истории с выкупными платежами, за которые государство расплатилось по большей части крестьянскими деньгами.
В петициях не было попыток перейти от перечисления обид к политическим рекомендациям, и уж тем более – к рассмотрению рецептов повышения производительности. В них не рассматривались возможные преимущества системы частной собственности на землю – создание действенных стимулов для хлебопашцев, простота передачи ресурсов для более производительного их использования, обеспечение возможности продажи своего права на землю для крестьян, пожелавших перебраться в город или заняться чем‐то, не связанным с сельским хозяйством. В них были отмечены факторы, связанные с производительностью: чересполосица (например, когда полоски настолько узки, что на них невозможно использовать плуг[322]) или то, что крестьяне не могут получить кредит (в чем не было ничего удивительного, если учесть хрупкость прав собственности на землю)[323]. Хотя такого рода проблемы можно было легко решить с помощью мер, укрепляющих права собственности и облегчающих укрупнение наделов, авторы петиций, похоже, просто не понимали этого. Любопытно, что некоторые из них предлагали для решения крестьянских проблем и другие меры, отличные от конфискации частной собственности, – такие как замена существующих налогов прогрессивным подоходным налогом[324]. А многие развивали идеи равенства гражданских прав, что лежало в русле политики, предложенной Столыпиным: требовали упразднения крестьянского сословия, улучшения образования, совершенствования судебной системы[325].
Петиции любопытным образом противоречили свидетельствам крайне критического отношения крестьян к переделам и системе чересполосицы. Проведенный в Смоленской губернии в конце 1902 г. опрос 646 человек, среди которых было 328 крестьян, выявил, что большинство последних (118 человек против 68) были против общины. Многие обвиняли сторонников переделов в своекорыстности, даже называли их «грабителями»[326]. Еще острее была критика неудобств, создаваемых чересполосицей: коллективный контроль; необходимость приноравливаться к самым нерасторопным односельчанам; потери зерна из‐за медлительности отдельных хозяев; потери земли, гуляющей под межами; трудности обработки и удобрения чрезмерно узких полосок. Эта критика выражалась от лица индивидуальных производителей, которые видели в общине помехи новаторству, использованию личного
