одобрительно отметил, что в их предложениях нет никаких упоминаний о сохранении отжившей общины[348].
Некоторые расслышали в высказываниях Ленина опасения по поводу того, что столыпинская реформа может перехватить инициативу, превратив крестьян в класс независимых предпринимателей и не оставив сельского пролетариата для ускорения революции. Два обстоятельства делают эту теорию несостоятельной. Во‐первых, Ленин догматически верил, что капитализм неизбежно делит общество на враждебные, резко различающиеся классы, и в его высказываниях, похоже, нет никакого намека на отказ от этой аксиомы. Во‐вторых, мало что свидетельствует о том, что Ленин когда‐либо видел в крестьянах застрельщиков социалистической революции[349]. Пассаж, который часто приводят в поддержку идеи о том, что Ленин считал, будто реформы сделают революцию невозможной, представляется в лучшем случае неясным. В 1908 г., заявив, что для успеха столыпинской реформы нужны многие годы давления на крестьян, в том числе с помощью голода, Ленин заявил, что такого рода политика в прошлом имела успех. Далее он пишет: «Было бы пустой и глупой демократической фразеологией, если бы мы сказали, что в России успех такой политики “невозможен”. Возможен!
…[если] столыпинская политика продержится достаточно долго для успеха “прусского” пути… тогда аграрный строй России станет вполне буржуазным, крупные крестьяне заберут себе почти всю надельную землю, земледелие станет капиталистическим и никакое, ни радикальное, ни нерадикальное, решение аграрного вопроса при капитализме станет невозможным»[350].
Смысл фрагмента непонятен. Что, например, означает невозможность «решения аграрного вопроса» «при капитализме»? В свете общих идей Ленина об отношении между капитализмом и социалистической революцией и о вероятном участии (или неучастии) в революции крестьянства этот пассаж кажется слабым основанием для заявления, будто Ленин считал, что успех реформы может похоронить его программу. Однако другие большевики явно осознавали эту опасность[351], и в одну из бессонных ночей Ленин тоже мог прийти к этой мысли. По крайней мере некоторые ораторы на Лондонской конференции эсеров в сентябре 1908 г. открыто говорили, что если правительство достигнет успеха в насаждении частной собственности в деревне, это грозит «серьезно подорвать революционную активность»[352].
Кадеты
Кадеты не заняли официальной партийной позиции по аграрному вопросу, но группа кадетов в Думе выступила с «проектом 42‐х», который предусматривал принудительное изъятие помещичьих земель с частичной компенсацией[353]. Правительство должно было создать фонд земель для перераспределения прежде всего за счет земель государственных, удельных и церковных. Предполагалось также экспроприировать земли частных землевладельцев, оставив некую рассчитанную для каждой местности трудовую норму, которую они смогут обрабатывать с использованием собственных животных и техники (судя по всему, без применения наемного труда)[354]. Земли, сдаваемые в аренду, подлежали конфискации, даже если у собственника земли было меньше, чем положено по трудовой норме[355]. Земли фонда должны были распределяться среди безземельных или малоземельных в количестве, обеспечивающем удовлетворение средних потребностей, с учетом не только качества земли, но и «стабильных заработков за пределами сельского хозяйства»[356]. Экспроприируемые владельцы должны были получить компенсацию в соответствии с принципом «справедливости» (что это такое, неизвестно), основанным на урожайности, обычной для каждого конкретного района с независимыми крестьянскими хозяйствами, и без учета «арендной стоимости, созданной потребностью в земле»[357]. Участки предполагалось нарезать в «долговременное» пользование, а получатель при этом платил бы за него в соответствии с производительностью земли[358]. Программа кадетов была привлекательна тем, что говорила только о распределении. В конце концов, притязания помещиков на землю не опирались на умение кого‐либо из нынешних или даже прежних владельцев получать продукты земледелия. Они получили землю, чтобы иметь возможность содержать себя, служа государству на военном или административном поприще. Обязанность служить формально была отменена в 1762 г.[359], а удержание земли неслуживыми людьми – это аномалия. Из того, что производительность их земли была выше, чем у крестьян, следует, что многие из них разбирались в сельском хозяйстве (или умели нанять тех, кто в нем понимает), хотя это до известной степени лишь счастливая случайность. Но не вполне случайность: дворянские земли можно было продавать и покупать, так что постепенно земля перешла от нерадивых и бестолковых в руки тех, кто знал, как ее использовать. Вспомните еще раз о «Вишневом саде», и о потерявших свой сад обаятельных, но нерешительных аристократах.
Большим преимуществом «проекта 42‐х» было то, что он так и не стал законом, т. е. не столкнулся с грубой действительностью. Одной из черт этой действительности было то, что районы, в которых имелись действительно крупные дворянские поместья, не совпадали с районами, для которых был характерен острый «земельный голод». Только 7/10 частных земель были расположены в десяти губерниях со средним наделом на семью менее семи десятин[360]. Для приведения в соответствие экспроприируемой земли с нуждающимися семьями потребовалось бы переместить миллионы крестьян с одного конца России на другой. Кроме того, проект имел еще два недостатка. Во‐первых, изъятие и распределение земли в соответствии с нормами производства и потребления превратило бы Россию в страну крошечных хозяйств с соответствующими последствиями для производительности. В самом деле, уже в 1905 г. общая площадь помещичьих земель была в три раза меньше земель, принадлежавших крестьянам, так что больших участков каждому нуждающемуся нарезать из этой земли не получилось бы. А вот потери от снижения производительности были бы велики. Оптимальный размер фермерского хозяйства зависит от почвы, возделываемых культур, погоды, наличия трудовых ресурсов, управленческого мастерства владельцев и легкости доступа к рынку. Только через рынок земли, отражающий личные решения миллионов владельцев, реагирующих на ценовые сигналы, которые, в свою очередь, отражают множество разных обстоятельств и факторов, Россия могла бы найти свой путь к структуре земельной собственности, которая соответствовала бы всем этим факторам и могла приспосабливаться к будущим изменениям.
Хотя план кадетов формально не отменял рынка земли, как это предусматривали эсеры, в случае его реализации он привел бы к очень серьезным ограничениям. Даже если предположить, что закон, принятый на основе этой программы, не запретил бы иметь больше земли, чем положено по норме, было бы большим риском приобретать больше нормы в условиях, когда законодатель безусловно одобряет подобное ограничение. А когда иметь излишек земли рискованно, оказывается труднее покинуть сельское хозяйство. Предположим, что фермер хочет заняться малым бизнесом или найти себе работу вне сельского хозяйства. (Вспомните, что даже в 1877–1894 гг. 23,6 % доходов крестьяне получали от деятельности, не связанной с сельским хозяйством[361].) Смог бы он продать свою землю? Можно предположить, что на практике он смог бы ее продать только малоземельному крестьянину, или дворянину,
