Он собирался разослать своих людей в разных направлениях, чтобы одновременно поджечь несколько угольщиков в разных местах, но в такой поздний час подобный риск уже граничил с безумием. Отряд остановился возле угольщика, крайнего с наветренной стороны, и Поль с Израилем прыгнули на его борт.
Во мгновение ока они взломали подшкиперскую и, схватив по большой охапке пакли, сухой, точно трут, кинулись в трюм. Там, пока Поль разжигал костер, Израиль поспешно собирал банки со смолой, которую потом не замедлил вылить на горящие щепки, паклю и дерево, так что мгновенно разгорелось яркое пламя.
— Может и погаснуть, — заметил Поль. — Надо бы найти бочонок смолы.
Они принялись обыскивать трюм и наконец обнаружили такой бочонок. Выбив оба днища, они водрузили его на костер, словно мученика. Затем они направились к носовому люку, а из кормового уже клубами валил дым. Только тут Поль расслышал крики матросов: город не только проснулся, но уже целые толпы спешат к молу.
Когда Поль выпрыгнул из люка к борту, он увидел взошедшее солнце и тысячи людей. Кое-кто уже подбегал к горящему судну. Соскочив наземь, Поль приказал своему отряду не двигаться с места, вышел вперед шагов на десять и навел пистолет на суетящийся Уайтхейвен.
Те, кто бросился тушить пожар, начавшийся, как им казалось, случайно, теперь застыли в идиотическом бездействии — так поразила их наглость поджигателя, которого они готовы были счесть не пиратом, а дьяволом, свалившимся с луны.
В то время как Поль стоял, охраняя разгорающийся пожар, Израиль вдруг без всякого оружия бросился навстречу толпе на берегу.
— Вернись! Сейчас же вернись! — закричал Поль.
— Сначала я напугаю этих овец, как их волки не раз пугали меня!
При виде этого простоволосого безумца в толпе началась паника. Люди шарахались от безоружного Израиля с большим страхом, чем от пистолета капитана Поля.
Пламя уже пожирало снасти и завивалось спиралью вокруг мачт. В одном конце гавани пылал угольщик, а в другом пылало солнце, уже час как поднявшееся над землей. Город был теперь охвачен не сном, но тревогой и изумлением. Пришло время отступить.
Отряд без всяких помех сошел к морю, предварительно отпустив захваченных пленных, так как в шлюпках для них не было места.
Израиль собирался уже прыгнуть в шлюпку, но тут он увидел, что на него, выпучив глаза, смотрит человек, у которого он раздобыл огня.
— Ты дал мне доброе семя! — крикнул Израиль. — Посмотри, какой хороший урожай оно принесло!
И шагнул в шлюпку.
Теперь на молу оставался только Поль.
Матросы подняли крик, торопя своего капитана. Однако Поль еще минуты две безмолвно смотрел на бушующую толпу, потом несколько раз презрительно взмахнул рукой, словно томагавком, и обвел взглядом прибрежные холмы, также усыпанные встревоженными горожанами.
Когда нападавшие отплыли уже довольно далеко, англичане хлынули в форты — и обнаружили, что от их пушек толку не больше, чем от железной руды под землей. В конце концов они все же начали стрелять, то ли перетащив на берег корабельные пушки, то ли подняв на лафеты проржавевших щенят, валявшихся у подножья первого форта.
Второпях они почти не целились, и ядра падали, не долетая до шлюпок и не причиняя им ни малейшего вреда.
Матросы Поля громко хохотали и стреляли из пистолетов в воздух.
За все время этой операции не было повреждено ни одного жилища, не было пролито ни капли крови. Человеческая жизнь щадилась сознательно, что отнюдь не умаляло отчаянной смелости предприятия. Отеческая заботливость, с которой Поль оберегал жителей города, была, несомненно, лишь одной из сторон сострадательного презрения, которое он к ним питал.
Если бы нападавшим удалось высадиться на несколько часов раньше, тут не уцелело бы ни единого дома, ни единого корабля. Но важен был урок, а не потери. И этого пожара было достаточно, чтобы — как объяснял Поль американскому посланнику в Париже — доказать, насколько легко могут американцы отплатить за бессмысленное опустошение своих берегов такими же опустошениями во вражеской стране. Впрочем, если бы возмездие поручили Полю Джонсу, то за все обиды было бы воздано далеко не полной мерой, ибо отмщение умерялось бы великодушием рыцарственного, хотя и не слишком щепетильного врага.
Глава XVII
ОНИ ПОСЕЩАЮТ ПОМЕСТЬЕ ГРАФА СЕЛКИРКА, А ПОТОМ СРАЖАЮТСЯ С КОРВЕТОМ «ДРЕЙК»
Теперь «Скиталец» направился через залив Солуэй-Ферт к берегам Шотландии, и в полдень того же дня Поль с отрядом из двенадцати человек, среди которых были Израиль и два офицера, высадился на острове Сент-Мэри, где находилось одно из поместий графа Селкирка.
В течение последних трех дней этот первобытный воин побывал в гаванях и высаживался на берегах каждого из трех Соединенных королевств по очереди.
Утро выдалось ясное и тихое. Остров Сент-Мэри купался в солнечном свете. Тонкая пелена снега уже растаяла, и утесы вновь зазеленели нежной весенней травой и душистыми почками.
Едва его отряд приблизился к господскому дому, как Поль заключил, что их ожидает неудача, ибо кругом царило безлюдье. Нигде не было видно ни одной живой души. И все же, лихо заломив свой колпак, Поль пошел вперед, в полной тишине расставил своих людей вокруг дома, а потом в сопровождении Израиля поднялся на крыльцо и начал громко стучать в дверь.
Наконец ее отворил седовласый слуга.
— Граф дома?
— Он в Эдинбурге, сэр.
— Ах вот как… А ваша госпожа дома?
— Да, сэр. О ком прикажете доложить?
— О джентльмене, который желал бы выразить ей свое уважение. Вот моя карточка.
И он протянул лакею гравированную в Париже визитную карточку, на которой по золотому фону были красиво выведены только его имя и фамилия.
Старик дворецкий проводил Поля в гостиную, а Израиль остался ждать в передней.
Вскоре появилась хозяйка дома.
— Прекрасная дама, позвольте пожелать вам самого доброго утра.
— Простите, сэр, с кем я имею удовольствие говорить? — спросила графиня, смерив развязного незнакомца негодующим взглядом.
— Сударыня, я послал вам свою карточку.
— Которая мне ничего не разъяснила, сэр, — холодно ответила графиня, вертя в пальцах позолоченный картон.
— Нарочный, отправленный в Уайтхейвен, прекрасная дама, мог бы подробнее рассказать, кто имеет честь быть сейчас вашим гостем.
Не поняв этих слов, графиня, рассерженная и даже, пожалуй, испуганная фамильярностью Поля, с некоторым смущением сказала, что джентльмен может осмотреть остров, если он явился сюда для этого. Она же удалится и пришлет ему проводника.
— Графиня Селкирк! — сказал Поль, шагнув к ней. — Мне нужно видеть графа. По делу крайней важности.
— Граф в Эдинбурге, — сухо ответила графиня и повернулась к двери.
— Я могу положиться на вашу честь благородной дамы, что это действительно так?
Графиня поглядела на него с недоумением и досадой.
— Простите, сударыня, я никогда не позволил бы себе усомниться в словах, произнесенных дамой, но вы, быть может, догадались, зачем я тут, а в этом случае я меньше всякого другого посмел бы упрекнуть вас за желание скрыть от меня присутствие графа на острове.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказала графиня уже с явной тревогой; однако, мужественно пытаясь сохранить достоинство, она, несмотря на весь свой страх, не попятилась к двери, а величественно повернулась к ней.
— Сударыня! — воскликнул Поль, умоляюще протянув к ней руку и поигрывая золотым обручем своего колпака, в то время как по его смуглому лицу разливалось выражение поэтической и сентиментальной грусти. — Приходится только оплакивать беспощадную необходимость, которая в дни войны порой вынуждает офицера, наделенного возвышенной душой и тонкой чувствительностью, совершать во имя долга поступки, которые он в сердце своем, как частное лицо, не одобряет. Именно эта тяжкая судьба выпала на мою долю! Вы говорите, сударыня, что граф в отъезде. Я верю вам. Как могу я, чаровница, искать порока в звуках, льющихся из столь беспорочного источника?
Последнее, весьма вероятно, относилось к губам графини, которые были само совершенство.
Поль низко поклонился, а графиня смотрела на него в смятении и тревоге, по-прежнему не до конца понимая смысл его слов. Однако страх ее несколько уменьшился, когда она убедилась, что незнакомец, хотя он и изъяснялся с цветистой вычурностью, присущей морякам, тем не менее не был намеренно дерзок. И действительно, несмотря на всю экстравагантность его речей, жесты и манеры Поля были в высшей степени почтительны.
Он продолжал:
— Раз граф в отъезде, сударыня, то, поскольку единственной целью моего визита был он, вы можете без малейшей боязни услышать, что я имею честь быть офицером американского военного флота и явился на этот остров с намерением взять графа Селкирка заложником во имя свободы Америки, но в силу ваших заверений отказываюсь от этого своего намерения, черпая радость и в самом разочаровании, ибо это разочарование дало мне возможность дольше беседовать с благородной дамой, в чьем обществе я нахожусь, и никак не потревожить безмятежный покой ее семейного очага.
